Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Вот тут-то и начинается самое интересное. Поначалу у меня создалось впечатление, что герой Уэльбека — новый Рашид аль Гарун из «Персидских писем» Ш. Монтескье, и маска «постороннего» позволит ему нелицеприятно критиковать как Запад, так и Восток, как христианство, так и ислам. На протяжении почти всего романа-памфлета, проникнутого иронизмом и авторской самоиронией, так и происходит. Но на последних его страницах полузаснувшего читателя ждет неожиданный поворот сюжета. Франсуа, уволенному из Исламского университета Сорбонна и совершенно не переживающему по этому поводу (он будут получать весьма приличную пожизненную пенсию), новый ректор-мусульманин предлагает вернуться обратно. Убеленный сединами мэтр приглашает его на беседу в свой изысканный особняк, и герой поражен здесь всем — пятнадцатилетней младшей женой-красавицей, сорокалетней старшей женой — образцовой кулинаркой, изысканной трапезой, огромной библиотекой… А больше всего — вторящими его собственным мыслям разговорами о том, что при новом режиме всё гораздо лучше, чем раньше: акцент сделан на семейных ценностях (личная свобода не принесла герою счастья, обернувшись всего лишь постылой вседозволенностью); безработица резко сократилась в силу того, что женщины вернулись к домашнему очагу; в проблемных городских районах, населенных эмигрантами, новым властям удалось быстро навести порядок и т. д. и т. п. Ректор задумчиво сообщает нашему профессору о том, что на свою весьма высокую новую зарплату он сможет содержать по крайней мере трех жен… А ведь наш герой и раньше задумывался о преимуществах патриархата, признавая, что женщины, конечно, тоже люди, но при этом их главное предназначение — вносить долю экзотики в жизнь мужчины (автор художественного оформления русского перевода «Покорности» А. Бондаренко весьма уместно поместил на обложке Мону Лизу в парандже; после шуток Дюшана и Дали, пририсовавших ей усы, такой ход уже не шокирует, а вот содержанию книги вполне соответствует). И Франсуа уже внутренне готов дать согласие, принять ислам и его идеи покорности — женщины мужчине, мужчины — Аллаху, всех — господствующему миропорядку. Нужно заметить, что и прежде герою не были чужды упования на религиозный опыт — по примеру Гюисманса, он даже провел несколько дней в гостевой комнате аббатства Лигюже, где тот обратился в католицизм, но и здесь почувствовал только уныние и скуку. Пассионарность ислама же, в отличие от «усталого» христианства, вызывает у него больший энтузиазм. На последних страницах книги Франсуа связывает с ним шанс начать другую, совершенно новую жизнь и, возможно, познать любовь (вспомним тот же лейтмотив в романе Уэльбека «Возможность острова»). «И я не о чем не пожалею» — так завершается повествование. Да уж, не зря Мириам, наиболее привлекательная для Франсуа из его многочисленных партнерш, сказала о нем: «Ты ходячий парадокс».

Такой финал-перевертыш по странной аналогии напомнил мне недавний телесериал «Родина» режиссера Павла Лунгина, проникнутый идеей вселенской опасности, но и магнетической силы ислама: его герой, заслуженный русский боевой офицер (его играет харизматичный Владимир Машков), познавший все ужасы истязаний в афганском плену, в конце концов ставший мусульманином и поклявшийся своим новым хозяевам совершить террористический акт не больше не меньше, как в мавзолее, где в силу обстоятельств соберется все руководство страны, и лишь по случайности не приведший в действие свой пояс шахида (оцените саспенс!), все же в конце концов (и именно во имя семейных ценностей) отказывается от своего замысла и возвращается к нормальный жизни. А еще раньше теме исламизации молодых русских «афганцев» посвятил свой фильм «Мусульманин» Владимир Хотиненко.

Трактуя тему исламского фактора с разных сторон, эти произведения-предупреждения звучат сегодня как нельзя более актуально, особенно в свете последних событий. И выглядели бы они, быть может, гораздо более убедительно, если бы не их явные художественные просчеты, во многом снижающие градус алармизма. Правда, в тексте Уэльбека есть косвенное самооправдание автора по поводу далекого от литературной изысканности стиля его письма, при котором «читать скучновато, но бросать не хочется»: главным для книги он считает отнюдь не художественность, но присутствие в ней автора, его презентность, подчеркнутое личностное начало — тогда она и запомнится. Весьма откровенное признание, и вполне пост-культурное.

Жду продолжения наших бесед. Н. М.

381. В. Бычков

(07.04.16)

Дорогая Надежда Борисовна,