Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

И дело здесь не просто в интерпретации (думаю, этот термин несколько узковат в данном случае, да и применительно к текстам «Триалога» особенно — Олег здесь делает излишне широкие обобщения), а, во-первых, в позиции, с которой мы подходим к любому видимому объекту (утилитарно-бытовой, естественнонаучной или эстетической), и, во-вторых, в наличии/отсутствии эстетического вкуса у субъекта восприятия. Для эстетического опыта (в сотый раз повторяю, но некоторым нашим читателям это, кажется, непонятно, хотя они и обладают вроде бы названными качествами и установками) необходимы установка именно на эстетического восприятие и эстетический вкус. При этом, как я тоже неоднократно писал, эта установка у человека, обладающего эстетическим вкусом, возникает нередко автоматически при встрече с подлинным эстетическим объектом (произведением искусства высокого качества или природным объектом, имеющим серьезные предпосылки быть для данного субъекта именно эстетическим объектом — эстетика прошлых веков называла такой объект прекрасным, но теперь мы знаем, что эта категория не охватывает все характеристики эстетического объекта).

Это мы и наблюдаем у Олега, когда он плыл мимо, как я понимаю, живописных скал в Мейне. У него сначала автоматически возникла эстетическая установка на восприятие этих скал, и он испытал подлинное эстетическое удовольствие, но потом зачем-то прервал его, подключив рассудок (врага эстетического опыта). Думаю, однако, что рассудок он подключил уже в процессе писания письма нам, чтобы подразнить эстетствующих авторов «Триалога» естественнонаучной ложкой дегтя, хорошо понимая, что они сейчас же с воплями и проклятиями полезут на стенку. Друг мой, добился своего эффекта! Радуйся (chaire!), сыне сверхразумное и провокативное, лезу на шершавую стену португальскую, кишащую противными морскими гадами, тлетворными микробами и гниющими водорослям, и и делаю потрясающие в эстетическом плане снимки этой стены. Здесь и удивительные живописные полотна, могущие дать фору некоторым известным абстракционистам, и скульптурные ансамбли со Сфинксами, огромными псами и другими зооморфными существами неизвестного вида. Chaire!

Еще один странный упрек нашего друга. В том, что «Триалог» — не «наука» в американском понимании science, совершенно точно. И его авторы никогда и не стремились к этому. «Художественная критика» в отношении наших текстов — не совсем верно. Ее элементы встречаются, когда мы описываем современные художественные выставки. В целом же, если уж наш визави желает точно знать жанр «Триалога», в который он время от времени вносит фрагменты американской science, то это неспешная эпистолярная беседа олимпийцев, удобно расположившихся на вершине человеческой пирамиды (в Касталии, если это ему ближе), о духовных ценностях, которыми Культура жила на протяжении многих столетий и даже тысячелетий и которые ныне: ку-ку! Вот и всё. Никаких истин мы не ищем (их уже и американская science давно не ищет, понимая, что их нет), но с грустью смотрим на мир, уничтожающий, пожирающий сам себя. Между тем совокупного разума у этого мира достаточно, чтобы прекратить это. Однако не одним разумом существует мир, и внеразумная стихия его не позитивна, как в эстетическом опыте, а, увы, негативна и разрушительна для него самого.

Относительно реализма, символизма и символизации в искусстве и живописи, в частности, в наших беседах все точно и ясно изложено на многих страницах. Боюсь, что наш американский критик прочитал их не очень внимательно. Я ведь, по-моему, нигде и не пишу, что «Сфинкс» Моро сильнее в художественном отношении «Боярыни Морозовой» Сурикова или «Над вечным покоем» Левитана. Поэтому Олег прав, когда считает, что не очень важно, что перед нами — реализм, символизм, сюрреализм или произведение какого-либо иного направления. В искусстве главное — уровень эстетического качества, или художественности. Об этом мы тоже немало говорим в «Триалоге», да только не все в этой области поддается вербализации. Здесь одна из больших проблем эстетики. Она имеет дело со слишком тонкими материями — они и словами-то даже очень богатого и гибкого русского языка не схватываются, а уж что же там говорить о каком-нибудь примитивном языке вроде английского или о скальпелях нейробиологии («философствуют молотом», сказал бы Ницше).