Три пары

– Может, у него где-то был другой счет? – спросил он. – Может, Пола уже поступала так раньше и он поумнел? – Фрэнк хватался за соломинку. Он, как и Лиззи, не хотел верить, что подарки были украдены.

– Майя думает, что все это может стоить под тысячу евро.

Фрэнк не выглядел удивленным.

– Я поговорю с ним.

– Когда?

– Пусть отметит Рождество. Сегодняшнее утро ему тяжело далось. Пола была пьяна, когда он пришел. Она отключилась во время просмотра «Эльфа». Вот почему он пришел домой так рано.

Лиззи почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.

– Бедный ребенок.

– Я звонил ей сегодня вечером. Она оправдалась, что антигистаминные препараты вызывают у нее сонливость. Я разберусь с Джеком завтра, когда вернемся от родителей.

Фрэнк забрался в кровать и откинул перед ней одеяло:

– Давай залезай, я совершенно убит.

– Мне нравятся твои грязные словечки. – Она скользнула на кровать рядом с ним, и он притянул ее к себе.

– А мне нравится, когда ты в фартуке, – сказал он.

– Разберись с этим. – Лиззи почувствовала, как погружается в сон в его объятиях. Она тоже была измотана. – Где или у кого он мог их украсть?

Фрэнк издал звук. Это могло быть «я не знаю» или «не сейчас»: в любом случае у Лиззи не было сил переспрашивать.

Традиция требовала, чтобы Лиззи с Фрэнком проводили День святого Стефана[12] у родителей Фрэнка. Розмари и Судья, также известный как Роберт, никогда не проявляли интереса к тому, чтобы проводить Рождество с перевозбужденными внуками. Те два брата Лиззи, которые не эмигрировали, уступили семьям своих жен и никогда не встречали Рождество вместе. Ее родители, дряхлые бедолаги, проводили каждое Рождество у кого-то из них. В следующем году снова придет очередь Лиззи.

Лиззи нравилось посещать родителей Фрэнка гораздо больше, чем ему самому. Розмари и Роберт были очаровательными собеседниками и щедрыми хозяевами. В их доме ей помогали повесить пальто, а ее стакан никогда не бывал пуст. Они жили на викторианской площади в Дун-Лэаре, в трехэтажном доме с большими раздвижными окнами и садом вокруг. Дом знавал лучшие времена – в подвале воняло сыростью, а белое дерево пожелтело. Когда Фрэнк вошел в парадную дверь, он превратился в кого-то похожего на себя пятнадцатилетнего, которого он когда-то описывал ей. Угрюмый, сгорбленный, с прекрасными саркастическими комментариями для всего происходящего – когда можно было расшифровать его бормотание.

На десерт им подали груши, варенные в вине. Детям, в том числе Майе и Джеку, предложили желе и мороженое.

– Мне нравится вилка для фруктов. Нам нужны вилки для фруктов? – Фрэнк помахал Лиззи своим крохотным серебряным инструментом.

Розмари, маленькая худая женщина, постоянно находившаяся в движении, проигнорировала сына. На нее периодически нападала глухота. Так она сохраняла свой рассудок, призналась она однажды Лиззи. Фрэнк разбрасывал свои комментарии, как конфетти, в надежде, что какой-нибудь из них упадет на подходящую почву. Лиззи отругала его: стальной выдержки Розмари, возможно, и хватит, чтобы противостоять его ребяческим насмешкам, но Лиззи была уверена, что кровожадная решимость Фрэнка добиться реакции сама по себе губительна. Фрэнк считал, что его мать вообще не испытывает к нему никаких чувств. Он много раз слышал, как она расхваливала преимущества школы-интерната перед всеми, кто готов был слушать. Фрэнк, единственный ребенок в семье, нуждался в компании других детей. Она предполагала, что его самоощущение, к сожалению, было слишком бескомпромиссным. Насколько Лиззи могла судить, Фрэнк был похож на своего отца, Судью Роберта Дюркана: требовательный, властный и ни за что не готовый делиться этой властью. У отца и сына были одинаковые темные глаза, дарившие им их силу убеждения.

Дети вытерпели очередной розыгрыш подарков. У Роберта и Розмари он всегда был лотереей. В списке желаний Джорджии в этом году не было мини-платья в стиле семидесятых, но Майе понравились жемчужные серьги. Джимми пришлись по душе доставшиеся ему книги, когда она прочла их ему. Джек никогда не наденет пиджак, который ему купили, – если только кто-нибудь не умрет прежде, чем он из него вырастет. За последние годы он присутствовал на обеде в честь Дня святого Стефана всего несколько раз. В этом году новоприобретенный рост Джека и его свежее кокетливое обаяние превратили его в звезду дня. Роберт хохотал. Розмари хихикала. Фрэнк грелся в отраженном свете Джека, как будто Джек был выражением его истинного «я», того «я», которое они не смогли оценить в первый раз. Майя, с другой стороны, похоже, взяла на себя роль Фрэнка, угрюмого пятнадцатилетнего подростка: для нее это было несложно. Но сегодня все было по-другому – вместо того чтобы направить гнев на мир и все, что в нем было, она направила его на Джека. Все, что он делал, было встречено с насмешкой.