Трактаты. Проповеди

Надо сказать, что в последние годы, в работах того же В.Н. Топорова и Н.О. Гучинской наметился новый и, как кажется, вполне своеобразный подход к наследию Экхарта. В пределах этого подхода принципы мистического опыта понимаются как принципы герменевтики, т.е. как принципы толкования текстов[1196]. Указанный метод основан на неоплатоновской теории знака и аристотелевском учении о единстве объекта и субъекта в процессе познания — единстве, понятом христианскими мистиками Востока и Запада как сотрудничество, «синергия» человека и Бога (ср. «συνεργός», «συνεργία» Дионисия Ареопагита, Гр. Паламы и «mitewürker gotes», проп. 81 Экхарта). Первый шаг в осмыслении мистического опыта как гносеологии и герменевтики сделал уже рейнский Мастер, перенеся его законы («Быть лишенным твари — значит быть исполненным Бога. Быть же исполненным твари — значит быть лишенным Бога»[1197]) в более широкую область познавательной и практической деятельности человека. «Эта или та сущность не являются всеми вещами, ведь до тех пор, пока я — то или это либо имею то или это, я не являюсь всеми вещами и не обладаю всеми вещами. Сделай так, чтобы не быть тем или этим, не иметь то или это, и тогда ты станешь всеми вещами и будешь обладать всеми вещами. И еще: если ты — не здесь и не там, то ты — везде. Итак, если ты — не то и не это, то ты — все вещи» (проп. 77)[1198]. Приведенный отрывок выстроен вокруг упомянутой выше пропорции «постольку/поскольку», прямой зависимости между произвольным самоопустошением и извне обретаемой полнотой. «Лишил ли ты себя всякого свойства и опустошил ли себя, как начертано: “Глас вопиющего в пустыне”? Позволь сему вечному гласу взывать в тебе, как ему заблагорассудится, и стань пустыней для себя самого и всех вещей» (проп. 3, Pf.)[1199].

Но ту же пропорцию можно установить между описываемым и описывающим языками и описать их отношения в пяти допущениях. 1) Фактами, которые описывают филологические дисциплины, являются тексты — речевые обнаружения тех или иных языков. 2) Язык, подвергающийся описанию, и осуществляющий описание язык соотносятся друг с другом в пределах исследования отнюдь не принудительно-механическим образом, в качестве некоей внешней и волевым образом навязанной смежности непричастных друг другу темы и метода (т.е. методик анализа). 3) Внутренние правила языка, подвергающегося описанию, организуют не только его; по мере того, как он подвергается стороннему описанию, он начинает формировать и язык, осуществляющий это самое описание, он проникает в него. 4) В результате взаимодействия возникает нечто третье, а именно метаязык, совмещающий в себе признаки обоих языков. 5) Язык, осуществляющий описание, присутствует в нем своею грамматикой: системой падежей, глагольных времен и спряжений, синтаксисом, сочетаемостями и пр., которая вместе с лексикой так или иначе картирует внешний мир. Текст же, подвергаемый описанию, присутствует в метаязыке своею логикой, парадигмой понятий — применительно к Майстеру Экхарту, набором отработанных интеллектуальных процедур и ходов, которым посвящена настоящая работа.

Такая явленность одного текста в грамматическом субстрате другого может быть описана в терминах экхартовского учения о знаке: «Образ как таковой не может быть отделен от того, образом чего он является»[1200]. При этом подходе толкуемый текст понимается не как объект приложения тех или иных аналитических методик, но как субъект своих обнаружений в другом тексте, в тексте исследования. Чем более «деконцептуализирован» язык последнего, тем более он концептуален, однако уже не своей, а чужой концептуальностью. (Здесь, разумеется, следует отдавать себе отчет о возможных пределах «деконцептуализации» языка, проводя различие между рабочей установкой и фактическим состоянием дел.) Таков «путь расположенного общения и участного мышления (курсив мой. — М.Р.), когда с живой подсказкой предмета ты создаешь новый, сообразный ему дискурс, сам участвуя в нем и при этом меняясь»[1201]. Разные тексты порождают разные метаязыки, о разных текстах пишется по-разному. В рамках подобной беспредпосылочной установки речь идет о соработничестве двух личностей: автора и исследователя, и о корректном наложении их мыслительных перспектив. При этом имеет смысл различать несовпадение обеих перспектив in potentia и их совпадение in actu, в совместном действии, сотрудничестве. Такую установку можно противопоставить как постмодернистским, основанным на примате интерпретатора, так и позитивистским, предполагающим примат текста.