Трактаты. Проповеди

По общему мнению, спекулятивная мистика рейнского Мастера сложилась в противостоянии женскому мистицизму[956]. Существовала огромная разница между старым экстазом и новым, практиковавшимся в период второй волны неоплатонизма в западноевропейской культуре начиная с XIII в. Недаром П. Динцельбахер завершает вереницу персонажей своей монографии «Видение и визионерская литература в средние века» непосредственно перед Экхартом, включая в нее, правда, экхартовского ученика Г. Сузо, до знакомства с Экхартом аскета и экстатика старого толка. Обычный экстаз простонародных мистов, монахинь, оседлых, бродячих бегинок не выходил за пределы пусть и несколько деформированных представлений о пространстве и времени. Ему были присущи визуальные, акустические и тактильные ощущения, дробная пластика образов, равно как сюжетность и функциональность (предупреждение, исцеление, поучение, укрепление в бедах и наказание). В нем же закладывался алгоритм прочтения символов, аллегорий. Будучи по существу коммуникативным, такой экстаз сводился к установлению связи с кем-либо из умерших, угодников, Христом, Богородицей и существовал в качестве видения (visio), когда в экстатическом трансе мистом покидаются пределы этого мира, или явления (apparitio), когда миста, при том, что он остается в пределах реальности и воспринимает ее, посещают пришельцы горних миров[957].

Традиционный экстаз Экхарт ничтоже сумняшеся называл «ложью». В проповеди 76/1 (Pf.) он уверял свою паству, что люди «бывают весьма сильно обмануты» видениями (visiônen), «когда в духе своем зримым образом созерцают предметы» и «картины человечества Господа нашего Иисуса Христа», «слышат в духе обращенные к ним словеса»[958]. Не поднимая спорного вопроса о мистической одаренности и о личном мистическом опыте Экхарта, мы вынуждены признать, что в немецких проповедях и трактатах, доступных широким слоям монашествующих и простонародных мистов, Мастер уделял экстазу большое внимание[959]. При этом он безошибочно распознавал, осуждал разного рода «теплоту чувств», восхищения, лжеэкстатические и истерические мороки (получившие впоследствии в православной аскетике наименование «прелести».) Знал он также и наработанный, холодный экстаз, когда в экстатические переживания самим человеком переносятся расхожие представления и обращенные к нему общественные ожидания. Подобный этикетный экстаз, экстаз как социальную роль мистик, как сказано выше, оценил по достоинству в ранних «Речах наставления».

Каноном экстаза для Майстера Экхарта было восхищение апостола Павла до «третьего неба» (2 Кор. 12, 2-4), относящееся, согласно П. Динцельбахеру, к явлениям. Восхищение Павла состоялось, по Экхарту, на кромке трансцендентного и имманентного — так что, познавая высшими силами «вечные вещи», своими низшими силами, которые были связаны с телом, он обретался во времени. И если бы, как сказано в проповеди 23, его кто-нибудь «коснулся иглой», то он бы почувствовал. Пребывая телом во времени, апостол «сердцевиной» души обретался вне времени и там вневременным образом: не опосредованно через сотворенных во времени ангелов, но непосредственно, созерцал Бога. Это-то и есть «третье небо» апостола Павла, когда в него, отрешенного от телесности («первое небо»), всякой образности представлений («небо второе»), вливается Бог[960]. Новый, воспитанный неоплатонизмом экстаз характеризовался отсутствием упомянутых Динцельбахером черт. В нем не было ничего, помимо символики света и простых пронизанных светом стереометрических форм. Впрочем, фигуративные образы упоминались лишь с тем, чтобы подвергнуться деконструкции, как это делалось в любимой, часто цитируемой Экхартом «Книге XXIV философов»: «Бог есть беспредельный шар, коего центр находится всюду, а поверхность нигде»[961]. Надо полагать, что не без влияния рейнского Мастера, образы света стали являться и некоторым визионеркам южнонемецких монастырей. Строй неоплатоновской мысли не только оформлял на выходе мистические созерцания, но и в обратном движении внедрялся в экстаз и воспитывал его.