Трактаты. Проповеди

Завершив преподавание в Париже, Экхарт возвращается в Эрфурт, где становится приором доминиканского конвента и одновременно викарием Тюрингии (по крайней мере до 1298 г., когда генеральный капитул запретил совмещение двух должностей). Как представитель провинциала, он разъезжает по доминиканским монастырям, проверяя соблюдение ими своих конституций. (Провинциалом Тевтонии был в то время Дитрих Фрайбергский, чье основанное на Аристотеле учение об интеллекте оказало мощное влияние на мистагогию Экхарта.) В этот период, до 1298 г., составляются «Речи наставления», первое экхартовское сочинение на немецком языке. «Речи» (как они назывались исходно, до переименования на манер сектантских катехизисов), по-видимому, записывались молодыми монахами, проходящими новициат под руководством своего духовного наставника. Не будучи стенограммой тех или иных конкретных бесед, записываясь по памяти, они, тем не менее, сохранили диалогическую форму. «Речи наставления» — чрезвычайно искреннее и по своему пафосу антириторическое сочинение, если под риторикой понимать не только поэтическую, но прежде всего поведенческую категорию. Дело не в том, что в «Речах» доминируют личные интонации и пока отсутствует набор наработанных фигур и тропов поэтической речи, а в том, что «Речи» обличают внешние, социально обусловленные репрезентации человека, его социальные роли, будь то пост, молитва, милостыня, умиление, «теплота чувств» и под., в которых человек явлен не только обществу, но и себе, чужим себе и от себя отчужденным. Исследуя глава за главой подобные репрезентации, Экхарт воспитывает у новоначальных монахов сам навык, формирует метод их разрушения. В «Речах наставления» уже ощутима жажда личного общения с Богом, тот глубочайший, иррациональный позыв, вокруг которого рейнский Мастер со временем выстроит новую этику и метафизику. А пока он ведет лишь незримый подкоп под церковные таинства (не забывая, впрочем, упоминать их сугубую важность), ставя их на одну доску с упомянутыми репрезентациями: «Оное потребление и блаженное вкушение Тела нашего Господа заключается не только в причащении внешнем, оно также состоит в причащении духовном... Это он (человек. — М.Р.) может совершать по тысячу раз на дню и даже чаще, будь он там, где живет, болен или здоров». К чему церковные таинства, если благодать можно стяжать напрямую от Бога, становясь ею «богаче, чем всякий другой человек на земле»?[944] При всей своей внешней традиционности и укорененности в древнем жанре «вопросоответов» (ср. Руководство св. Варсануфия и Иоанна «в ответах на вопрошения учеников», середина VI в.), экхартовские «Речи наставления» представляют собой декларацию новой духовности, монашеской аскезы в миру. В свое время их эпатирующую новизну заметил Э. Фромм, позаимствовав для своей книги из «Речей» заглавие «Иметь или быть» и эпиграф: «Людям следовало бы поразмыслить не столько над тем, как они поступают, сколько им стоит задуматься над тем, что они суть»[945], и поместив этот эпиграф между изречениями Лао-Цзы и Маркса.

В 1302-1303 гг. Экхарт вновь преподает на теологическом факультете Парижского университета, на этот раз в должности ординарного профессора, магистра «actu regens», занимая вакантное место, специально отведенное для доминиканцев нефранцузского происхождения. Проживает он в доминиканском конвенте св. Иакова, находящемся в непосредственной близости от Сорбонны. Во время первого парижского магистериума Экхарт участвует в обязательных для него общественных дискуссиях по разным богословским проблемам. До нас дошли три записи таких дискуссий, известных под общим заглавием «Парижских диспутаций» (Quaestiones Parisienses): «Тождественны ли в Боге бытие и познание?», «Является ли познание ангела, ибо оно означает деятельность, его бытием?» и «Благородней ли хвала Богу на небесах, чем любовь к Нему на земле?». Диспутации объединены одной главной темой — преимуществом разума, божественного и человеческого, над бытием, и раскрывают это преимущество с различных сторон. Ни разум, ни все его проявления, в том числе образы, полученные при зрительном восприятии внешнего мира, неописуемы в предикатах существования, хотя, несомненно, представляют собой известное наличие. Разум (утверждается в пику францисканцам) выше любви, с ее сущностными характеристиками: «способностью», «свойственным состоянием» и «предметом»; он является источником воли и сообщает воле укорененную в нем свободу как ее формообразующий принцип. Здесь зарождается знаменитая «метафизика сущности» Экхарта, противопоставляемая им «метафизике бытия» Фомы Аквинского[946]. В рамках же этой метафизики развиваются учения о «пучине Божества» и об особых отношениях между разумом Бога и человека, закладываются основы новой, буржуазной этики, строящейся на началах активности и инициативы.