Тракт. Дивье дитя

Сквозь дух дыма, снега и близкого леса отчетливо запахло ладаном. Вовсе нехороший запах с Николкиной точки зрения.

Церковный ладан пахнет иначе. Дымом, да смолою, да свечным воском, да углем, да еще чем-то неопределимым. И то неприятно для лешака — удушливо и тяжело. То ли смерть на ум идет, то ли ложь… Но морозный ветер доносил вовсе не церковный запах.

Слишком чистый да сладкий. Зовущий, навий[20], обманный. О таком-то Николка только слыхал, да и то — мельком.

Навьё близ чистого леса не показывается. Остерегается. А нынче, по всему видать, совсем потеряло опаску: бродит по живой деревне, как по заброшенному погосту — и горюшка ему мало! Хотя, кто его знает, что у них тут делается, в человечьей деревне!

Никогда Николка ходячих мертвяков не видал. Поглядеть пошел — то ли из любопытства, то ли из лешачьего беспокойства за живое. И то сказать — когда Николка тех, что под землей, позвал, у Егора изрядно екнуло сердце, а тут… прознает, что мертвяк по деревне шастает, осерчает или огорчится. Надо поправить это дело — даже если трудно будет поправить.

Нави Николка был приучен гнушаться. Навь — она лесной закон не признает. Навь — она с людьми, между людей, рыскает в ночи, ищет себе поживы в людской крови да в людской жизни. Не Государево это, а потому — не настоящее.

Не иначе, как от человечьего зла завелось. Такое, ежели страж или охотник увидит — так и тянется рука назад в землю уложить. Николка сжал в кулаке рукоять самострела, вытащил стрелу с белым пером — смертную для тех, что из тьмы, холода и недр земных — и пошел вперед.

В третьей избе на порядке, шибко оконца светились; керосин жгли — не иначе, бабы рукодельничали. И около плетня, рядом с желтым квадратом света, любезничали парень с девкой.

Николка подошел совсем близко и присмотрелся. Девка кончиком косы только что снег не мела, маленькая да ладная, и смотрела прямо, смело, будто с женихом балакала или со сродником — но парень оказался вовсе незнакомый и нездешний. И по тому, как он стоял на снегу, снега почти не трогая, и по ладанному туману вокруг, и по тому еще, что тени его, как у необлеченного в плоть, оказалось, не было вовсе — можно было догадаться, что этот бестелесный и есть мертвяк.

Но только девка это, похоже, и в думе не держала.

— Чай, ознобилась? — говорил мертвый не голосом, а сплошной чарой. От самого звука этих слов даже Николке сделалось не по себе. — Ты бы, Аришенька, шла домой, а то тетка Палагия хватится… что меня провожать? Не гривенник, не потеряюсь.

— А отчего редко ходишь? — упрекнула Ариша нежно и обиженно. — Нечестный ты, Демьянка, все равно как ветер — то здесь ты, то нет тебя. Да и не на хуторе живешь, нету возле Бродов никакого хутора — соврал, чай? Зачем соврал? Стариков своих боишься?

— Да нельзя мне сказать, Ариша, — вздохнул мертвяк. Знал Николка, что слышит нелюдя, а на единый миг все равно жалко стало. Его голос просто-таки душу выворачивал. — Мне до поры сказать нельзя, да и будет ли та пора, не ведаю я…

— Строги у тебя старики? — спросила Ариша сочувственно.

— Бессчастный я, — тихо ответил мертвяк. — Не знал раньше, какова есть любовь, а теперь спокоя ни на вот столечко найти не могу. Ты же, светик Аришенька, ровно птенчик малый — былинка надломленная может ушибить. Кабы я мог, ветру бы на тебя венуть не дал… Да что! Ты хоть бы и вышла за Иванку Клюкина, я и то слова не сказал бы, а только глядел бы на тебя, когда возможно, да от всякой напасти оберегал…

— Совести у тебя нет! — сказала Аришка сердито. — Ратуйте, за Иванку-конопатого сватает меня! Сват выискался! Да и убирайся, коли так! Чтоб я стала провожать тебя еще…

— Отпускаешь, стало быть? — шепнул мертвяк с жаром и надеждой. — Ты разозлись на меня, радость-Аришенька, а я ужо на тебя сердиться не стану. Врать-то мне неохота — ты так разозлись…

— Злодей ты! — то ли фыркнула, то ли всхлипнула Ариша. — Вот еще, сердиться на тебя! Идти мне пора, маменька забранит…

— Попрощаемся ли? — еще тише прошептал мертвяк.

— На сей день да, — сказала Ариша твердо. — Но ты ж придешь?

Мертвяк кивнул согласно. Ариша вдруг заторопилась, побежала, стукнула калиткой, после — дверью в избу. И пес во дворе весело брехнул и умолк. Мертвяк постоял у плетня, глядя на светящееся окно и пытаясь прислушаться к тому, что творится во дворе и в избе, повернулся, чтоб идти — и увидел Николку.

Взгляд стража мертвяка так перепугал или смутил, что он дернулся назад и налетел на плетень спиной.

— Не расшибись, — сказал Николка насмешливо.

— Что мне сделается? — отвечал мертвяк, тоже с нервным смешком. — Чай, второй раз не помру от синяка-то… Удивился я. Чудно мне, что ты в Погонной-то забыл.

— Не твоего ума дело, — сказал Николка. — Брат мой тут. А ты?

— А меня живые звали сюда, — хмуро ответил мертвяк. — Нешто не знаешь?

— Девка эта, что ли? — спросил Николка. — Мне вот чудно увидать, как живая девка мертвяка на свиданки звала, чтоб убил он ее.