Тракт. Дивье дитя

— Эй! — Федор едва вернул дар речи. — До свиданьица, краса неописанная!

Девка обернулась и бросила через плечо с великолепным насмешливым превосходством петербургской аристократки:

— Разлакомился, сокол ясный! Коль не говорю — стало быть не желаю свиданьица-то!

И не спеша, направилась по тракту к околице. Федор проводил ее взглядом.

«Вот… дикарка… — думал он, рассматривая удаляющуюся девичью фигурку с удовольствием и досадой одновременно. — Змейка, да еще и ядовитая… Такая, похоже, если… вечерок коротать… особенно стесняться не будет. Дым с копотью… Интересно. Только как к такой подступишься — нахалка…»

Минуту помедлив, Федор вернулся в трактир.

Устин Силыч, надев очки, проверял счета, но тут же отложил в сторону толстенную засаленную тетрадь.

— Никак, забыли что, Федор Карпыч?!

Федор ухмыльнулся.

— Скажи-ка мне, Устин, такую вещь… Тут к тебе сейчас девчонка не заходила? В голубой косынке, шустрая такая?

— Об Оленке говорить изволите, Федор Карпыч?

— Оленка… ишь ты… Что за Оленка?

— Известно, ваше степенство. Гришки Рваного, конокрада подлого, младшая сестричка.

Федор сел.

— Неужто?

— В голубой косынке, изволите говорить? В синем платьишке в белый горох, полушубок новенький, сапожки желтые, опять же новые? В глаза прямо смотрит? Она самая, не извольте сомневаться, ваше степенство. Гришка с выселок ее за полдиковинкой послал — похмельем, вишь, мается, как вчерашнего дня гулял…

Федор глубоко задумался.

— Оленка… ишь ты… — бормотал еле слышно. — Брательника же Бог послал… А что, Устин, Гришка-то…

— А что Гришка… — Силыч снял очки и принялся протирать стекла тряпочкой. — Гришка, Федор Карпыч, прощения просим, мальчик фартовый. Все окрестные про него в курсах, урядник все грозится — а только поделать ничего нельзя. Не пойман — не вор. Такие дела. Вот и живет, как бирюк в берлоге — ото всего обчества отдельно. С маткой да с Оленкой. А отец у них от винища уж давно помер. Теперь там, в берлоге ихней, весь лихой люд бывает. Не приведи господь, Федор Карпыч…

— И как только девка там… выжила…

— А что ей не выжить! Ее кто только пальцем тронь — Гришка того на ремешки порежет. А она, Федор Карпыч, как будто и не балует. Нрава прямого, строгого, себя блюдет — только однова пропадать ей с этакой родней… и подумать грустно…

Федор кивнул. Его глаза сузились, а смущенная ухмылка превратилась… в весьма сложную мину… и, пожалуй, жестокую.

— Однова, пропадать, говоришь? Ну спасибо, Устин. Спасибо.

Глава 3

Расставшись с Матреной, Егорка прошелся по тракту до околицы. Выбрал момент, когда вокруг было совсем безлюдно, и сошел с проезжей дороги в лес.

Погода совсем испортилась. Дождь летел наискосок, ветер гулял между деревьев, и лес стонал тяжелым, мерным, несмолкающим гулом. Под ногами, во мху, хлюпала вода, пахло болотной сыростью, жухлой хвоей, осенним тлением. Егор привычно обратился душой к лесному народу, но все живое попряталось и молчало, только сорока — верный вестник — коротко чокнула с лиственничной ветки и тут же унеслась по ветру, будто спешила или испугалась. Егор не успел ее понять. Пронзительный ветер нес сырой холод с Хоры, и все вокруг будто съежилось от озноба. Лес казался неуютным, нежилым и совершенно чужим… и Егор вдруг понял, почему.

Холодная дрожь прошила тело вдоль спины. Добрая встреча. Не тот, с кем хотелось бы поговорить… но может, оно и к лучшему, как знать?

Пасмурный полумрак свернулся в грозовую темень. Белесое небо потемнело. Удары копыт пали громовыми раскатами. Конь из дымного клубящегося сумрака встал рядом с Егором, как вкопанный. Всадник — мрачная тень — обрел плоть, спешился, трепанул коня по холке, усмехнулся настолько дружелюбно, насколько позволяло его угрюмое лицо.

— Здорово, лешак.

— Здорово, охотник, — сказал Егор грустно. — Не ждал встретить тебя здесь в эту пору, Мартын.

— Угодья осматриваю, — сказал Мартын, поправив самострел за плечом. — Чего не ждал? Ведь сказано все, пересказано…

— До весны далеконько еще.

— До весны! — в голосе Мартына зазвучала глухая угроза. — Что за Охота весной? Ведь на май назначено, на май! Куда годится? Вот по холодам — февраль, март — любехонько бы… — его рука опять потянулась к самострелу.

— Чем заряжать-то станете?

— А не знаю пока. Коли февралем бы — так дифтерит, а май… даже не знаю. Холера, сыпняк, кровавый понос… Поглядим.

У Егора заныло в груди.

— Не жаль их тебе?

— А они кого жалеют? — отрезал Мартын жестко. — На них, кроме Охоты, и управы-то нет. Им дай волю — расплодятся, как тараканы, все кругом пожрут, все умертвят, все под себя подомнут и новое место искать станут, где гадить. Не знаешь разве?

Егор вздохнул.

— Знаю. Но ты все одно не спеши собирать своих… душегубцев, — проговорил он чуть слышно. — Ты знай — тут, в деревне, кроме купчины и псов его, дивье дитя, братишка наш.

— Охотников сын?

— Лешачок.