Трагический эксперимент. Книга 1

А однажды в Троицын день, когда на молебне все опустились на колени, „повелитель“ с весёлым хохотом вышел из храма. Святейшему синоду было предписано нечто экстравагантное: „очистить“ русские церкви, то есть оставить там только иконы Спасителя и Божией Матери, вынеся всё прочее с глаз долой. Православным же батюшкам царь приказал сбрить бороды и наряжаться на манер протестантских пасторов».

И хотя исполнение гениального замысла отложили, духовенство, светское общество и даже простонародье забеспокоились не на шутку. Всесословная Россия настороженно шептала: «Люторы идут!» Но даже это не могло разогреть страну, переболевшую полвека назад бурливыми реформами Петра Преобразователя, до точки кипения. Главную роль сыграла донельзя раздражённая гвардия. В её рядах опасались, что взбалмошный «вождь» раскассирует элитные подразделения по армейским полкам и гарнизонам, как намечал некогда герцог Бирон, фаворит Анны Иоанновны.

Обстановка накалилась до такой степени, что в любом поступке Петра III усматривали бессмысленную капризность августейшего самодура. Это, указывал Василий Ключевский, «вызвало дружный ропот, который из высших сфер переливался вниз и становился всенародным. Языки развязались, как бы не чувствуя страха полицейского; на улицах открыто и громко выражали недовольство, без всякого опасения порицая государя. Ропот незаметно сложился в военный заговор, а заговор повёл к новому перевороту».

Некоторым людям из старшего поколения казалось, что возвращается хмельная осень 1741 года, когда кипела подготовка к елизаветинскому путчу против безвольной и доверчивой регентши Анны Леопольдовны, племянницы покойной государыни Анны Иоанновны и к тому же двоюродной племянницы самой цесаревны Елизаветы Петровны. Действительно, сквозило определённое сходство лиц и обстоятельств. И там, и тут во главе гвардейских «инсургентов» — основной ударно-ниспровергательской силы — стояли честолюбивые женщины. И там и тут целили в мужскую «мишень» — малолетнего императора Ивана Антоновича и малоумного деспота Петра Фёдоровича. И там и тут «повелители» даже не успели короноваться в Кремле.

9 (20) июня 1762-го в сданном наконец «в эксплуатацию» Зимнем дворце был дан парадный обед по случаю недавно ратифицированного мира с Пруссией. Тёплый воскресный вечер располагал к изысканному застолью. В залах и Куртажной галерее уютно устроились четыреста избранных персон — высшие сановники, армейская элита и дипломатический корпус. Преисполненный лучших эмоций Пётр III поднял фужер с искристым шампанским и провозгласил тост «про здравие императорской фамилии». Под музыку труб и литавр гости стремительно вскочили со своих мест.

По специальному знаку в Петропавловской крепости гулко ударила пушка. Собравшаяся на набережной толпа радостно гаркнула «ура». Но взгляды присутствующих скользили по Екатерине: осушая бокал, она, вопреки церемонии, не соизволила встать с кресла. На вопрос венценосного супруга, почему Фике не поднялась вместе со всеми, она спокойно ответила, что не сочла это нужным, «понеже императорская фамилия состоит из трёх человек — Вашего Величества, меня самой и нашего семилетнего сына — престолонаследника Павла». Ну а за себя саму, пояснила Екатерина, она вправе пить сидя.

«Что? — изумлённо возопил монарх. — А мои августейшие дяди, принцы Голштинские? Их вы к царствующему дому не относите?»

И, обернувшись к стоявшему за его спиной генерал-адъютанту Андрею Гудовичу, повелел подойти к Екатерине и сказать ей в посрамление бранное слово. Однако, тревожась, что учтивый служака смягчит ругательную «пощёчину», перегнулся через стол и выкрикнул во всеуслышание: «Folle!» («Дура!»). Императрица зарыдала. Тем же вечером разгневанный Пётр приказал своему флигель-адъютанту Ивану Барятинскому арестовать государыню, посадив её под караул. Князь, испугавшись столь экстатического всплеска, не спешил с исполнением высочайшей воли. Случайно встретив в прихожей принца Голштинского Георга Людвига, дядю обоих нежных благоверных, он поведал ему обо всех перипетиях счастливой семейной жизни. Принц Георг чуть не на коленях умолил Петра Фёдоровича отменить грозный приказ.