Тоска по дому

Когда мы вошли в дом с пальцами, перепачканными сладким соком инжира, нам открылась такая картина: моя мама, мой папа и Набиль втроем сидят на большом чемодане, пытаясь его закрыть, но у них не получается. Мы присоединились к ним, чтобы помочь, обошли дом, проверяя, не оставили ли чего-нибудь важного, затем заперли дверь, погрузили мешки и чемоданы на двух ослов и влились в поток людей, шагавших по дороге. Сначала мы шли очень быстро, потом медленнее. Я вспомнил – я-Алла, эти пятьдесят лет вдруг сжались в моей памяти, словно их положили под пресс, – я вспомнил, что спросил маму: «А где Васим?» Потому что я не видел его среди остальных. И мама ответила: «У отца Васима есть брат в Газе, они отправляются к нему, там им будет лучше, но не беспокойся, я-ибни, через две недели мы вернемся в деревню, и вы с Васимом опять сможете драться».

Прошло пятьдесят лет, но мы пока так и не встретились. По правде говоря, такого друга, как Васим, у меня с тех пор не было. Ничего не поделаешь. Дружба, которую вы заводите в детстве, она самая крепкая. Когда я попал в тюрьму, спрашивал у тех, кто живет в Газе, не знают ли они Васима, но никто его не знал. Никто о нем не слышал. Интересно, как он сейчас выглядит. Женился ли? Сколько у него детей? Чем он занимается? Может, он вообще уехал в Египет. Или в Катар.

Еще мне очень интересно, что именно мама оставила дома, когда мы убегали. Чего она не положила в два больших мешка, которые мы погрузили на ослов? И что это за необычайно важная вещь, которую я должен принести?

Ха́лас, как только старики вернутся домой, я зайду в дом и все выясню. Мне безразлично, что они скажут. Мне все равно, что скажет Рами. Пусть уволит меня, если захочет. Пусть убьет, если ему этого хочется.

Когда Сима размышляет о смерти, она думает о своей матери, хотя и не верит в подобные вещи и считает все это чепухой. Ей нравится воображать, как они встретятся в раю (ведь не пошлют же, в самом деле, такую праведницу в ад). Как она расцелует ее в обе щеки (если она поцелует мать только в одну щеку, то точно получит выговор). Как исчезнет в ее объятиях, словно подарок в упаковке. Как на мгновение прильнет к большой груди, услышит ее дыхание. А потом расскажет ей обо всем, чего та уже не успела увидеть. О том, что ее внук любит лазать по деревьям. Что внучка уже ползает по квартире. А ее дочь, Сима, слушает песни на французском и никого не боится. Позднее, когда на деревья в саду опустится ночь, она поделится с ней секретами, о которых не знает никто. Как когда-то, когда она была маленькой и они сидели вдвоем на кухне. Ах, если бы только можно было посидеть с ней сейчас на кухне! Она открыла бы ей то, что таила даже от самой себя. Например, что иногда ее раздражает плач Лилах. Что иногда она думает: «Зачем мне второй ребенок, зачем я так торопилась?» А если ее признание не испугало бы маму, не заставило ее побледнеть, она рассказала бы и о студентах, которые снимают у них квартиру. И об этом парне, Амире. Он ей немного нравится. Когда несколько дней назад она стояла рядом с ним, его локоть коснулся ее локтя. Конечно, не преднамеренно. Но она почувствовала, как в груди вспыхнула искра. Она уже давно не испытывала ничего подобного. Конечно, она никак не реагировала. Не подала никакого знака. У него очаровательная подруга, она присматривает за Лилах. Почти каждую неделю. И вообще, в тот день был совершен теракт. И все-таки, мама, искра в груди? Что ты об этом скажешь?

В учебке Моше чуть не убил своего товарища. На взводных учениях. Его товарищ должен был вскочить на ноги, но сделал это на секунду раньше. Моше стрелял в картонную фигуру и не заметил, что кто-то появился на линии огня. «Не стрелять! Не стрелять!» – раздался крик. Он застыл на месте. Поставил оружие на предохранитель. Обезумевший командир примчался выяснить, что произошло. Постучал Моше по каске: «Что ты наделал, болван?» – прыгнул в траншею, где тот парень лежал в луже крови. Свистел ветер. Кружились облака пыли. Все бойцы взвода затаили дыхание. Моше закрыл глаза и в течение минуты – долгой, долгой, долгой минуты – был уверен, что убил человека.

Оказалось, что пуля оцарапала ухо, только и всего. Несколько швов, и он вернулся в строй героем. Моше на двадцать восемь дней посадили под арест. Жесткий распорядок. Подъем, утренний досмотр, вечерняя поверка. Когда он оттуда вышел, то стер из памяти все, что с ним случилось. Жившим по соседству приятелям, удивлявшимся, почему он больше месяца не был дома, Моше сказал, что его поймала военная полиция, когда он был без берета, и наказала за нарушение формы. И больше никогда об этом не говорил.

Ни единого слова.