Тоска по дому

Шмуэль, я это уже знаю, будет терпеливо ждать, пока не закончится занятие кружка кроссвордистов. Он будет сидеть в углу комнаты, пить чай и не станет ни с кем разговаривать. Время от времени он будет улыбаться, иногда – чьей-то шутке, иногда – в ответ на собственные шутливые мысли. Время от времени он будет протирать свои поцарапанные очки воротником рубашки. Когда мои занятия с группой завершатся, он не станет набрасываться на меня, но даст мне время свернуть лист картона с кроссвордом, вымыть в туалете лицо, немного поговорить с Ханит и Роненом. Он никуда не торопится. Он знает, что в конце концов я подойду к нему. Он уже понял, что меня привлекают его запутанные сложные теории и красивые слова. «Я размышлял над нашей последней беседой, Амир», – скажет он, садясь рядом. Его слова затронули во мне еще одну чувствительную струну – мою потребность в последовательности, в ощущении, что во всех наших разговорах есть смысл. «Поделись со мной своими мыслями», – отвечу я ему и подопру подбородок в знак внимания.

В прошлый раз, вспомнил я и оторвал зубами кусок целлофана, он снова объяснял мне, почему Бог прозрачен. Почему Священное Писание разделено на две части, а Бог проходит в нем посередине, между красным и белым, по прозрачному пути. Человека всегда привлекают крайности: откусить от красного яблока с древа познания или от белого яблока с древа жизни. А Бог этого не позволяет. Когда он понял, что я не нападаю на его теорию, – как, очевидно, делали многие, не умеющие сдерживаться, – он продолжил уже тише, что Бог открывался ему уже три раза, «на трех перекрестках боли» (его выражение). Он описал мне, как на каждом таком перекрестке являлся ему Бог, – всякий раз по-разному – собакой, нищим, портретом девушки в музее – и я поневоле слышал внутри себя голос родителей, буржуазных социалистов, тот самый голос, который с презрением отвергает все, что связано с Богом. «Стоп, – ответил я этому голосу, – для этого человека Бог – спасательный круг. На пороге гибели в бушующем море собственной души ему является Бог или, если на то пошло, слышится внутренний голос, чистый и здравый, и спасает его. Что в этом плохого? Зачем его презирать?»

«Интересно, о чем Шмуэль будет говорить сегодня, – думаю я и отхожу немного назад, чтобы проверить, ровно ли висит моя картонка с кроссвордом. – Будет ли и на этот раз мое сердце биться в смутном ужасе во время нашей беседы?»

Преданные поклонники кружка кроссвордистов – кроме Дана, который, похоже, уже не придет, – понемногу собираются вокруг меня. Они здороваются, пожимают мне руку. Рукопожатия у всех вялые, все спешат отдернуть руку назад. Словно боятся заразить меня или сами чем-то заразиться. Малке, женщине с растрепанными волосами, не терпится рассказать мне что-то очень важное, опять связанное с ее сестрой. Глаза ее горят, но я уговариваю ее подождать, пока мы не закончим. Все усаживаются перед картонкой с кроссвордом на маленьких скрипучих стульях, какие даже в школе уже не используются. Амация-отступник заглядывает в комнату и спрашивает, можно ли ему присоединиться. Я приглашаю его, он входит, тут же садится на корточки и бормочет себе под нос:

– Нет, нет!» – Он сделает это еще несколько раз в течение ближайшего часа, и я всегда буду с ним приветлив, надеясь, что на этот раз он наберется храбрости.

Я спрашиваю, не хочет ли кто-нибудь читать определения слов вместо меня. Как обычно, добровольцев нет.

Я указываю на картонку и читаю:

– Один по горизонтали, восемь букв. Кротость.

– Терпение, брат, это не тот путь, – объясняет Менахем своему младшему брату и садится напротив него, касаясь коленом колена. – Тех, кто отдалился от Торы, нужно приближать, но не силой, а разумом.

– Но ведь ты сказал, – протестует Моше, – когда мы были у вас на обеде, что я должен настаивать на своем, потому что речь идет о будущем семьи.

– Верно, – говорит Менахем, и его уверенность в себе непоколебима. – Но позволь мне рассказать тебе притчу. Когда под вечер ты купаешься в Галилейском море и к тебе приближается волна, ты можешь пойти на нее с кулаками, проявить упорство, объявить ей войну, но ты еще можешь и отказаться от борьбы, уступить, поднырнуть под волну и продолжать плыть вперед.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Моше, который не в восторге ни от моря, ни от притч. – Уступить Симе с детским садом? Просто сдаться?

– Пока что, – предлагает Менахем, – не занимайся этим делом, отложи его в сторону. Пусть время само сделает свое дело. Принеси домой несколько книг по иудаизму, постарайся отмечать все еврейские праздники так, как это полагается. Ты увидишь – если сделаешь все это, остальное придет само собой. Сима – женщина верующая, и только страх мешает ей приблизиться. Уступи ей сейчас, и с Божьей помощью сердце ее в конце концов откроется.

– Сердце ее откроется? – Моше недоверчиво качает головой.

Но Менахем кладет руку на грудь, словно клянется, и продолжает в том же духе: