Томас

В четырнадцать расцвела. Пополнела. Грудь налилась, бедра округлились. Влюбчивая стала. Первый засмеял. Глупый мальчишка. Они в четырнадцать все тупые. Простила. Второй. Это уже в пятнадцать. Он был старше. Стеснительный, но целоваться после дискотеки любил. Больше — ни-ни. Да и она боялась. В шестнадцать страх прошел. В один день, она уже не помнит какой, всё изменилось. Струя воды. В душе. И мир стал иным — обрел ясность и смысл, при этом явив смирение перед неотвратимостью смерти, ведь узнав, ради чего рождены женщины, её детство умерло. С того дня предательское томление стало изматывать её тело. В глазах появился блеск. Мужчины с опытом его сразу замечают. Нюхом чуют. Стала податлива, как теплый воск — погладят по голове, готова в обморок упасть. В бригаде отца нашелся один. Выманил домой. В первый раз раззадорил, довел до беспамятства и остановился, — мол, не могу, нельзя, ещё маленькая. Три дня она с ума сходила — нервы выгорели до пепла; голова, как ватой была набита — ничего не соображала. Странно, но домашние не замечали, не догадывались, что с дочкой-внучкой-сестрой происходит. Когда все заняты собой, разве есть кому дело до отражающейся в девичьих зрачках битвы жизни со смертью? Победила Природа. Пришла сама. Отдалась. Сначала он обрадовался, что правильно всё рассчитал. Ему льстила девичья покорность, заискивающая нежность. Он упивался ощущением полной власти, но... Стоило ему войти — о, он был нежен, опытен и мастеровит в ласках, — как она начала кричать. Задыхаясь, закатывая глаза. До судорог, алых пятен на щеках и шее... Он испугался. Думал, что она сошла с ума. Хотел остановиться, но она не дала — обхватив руками и ногами, вцепилась клещом. Долго приходила в себя. Шла домой шатаясь. Он запаниковал. Стал её избегать, но она приходила по вечерам к его дому и застывала напротив ворот, чтобы он её увидел. Покорялся. Таясь от соседей, открывал ей калитку. Его только вначале пьянила девичья чистота и нежность, стыд и красота, но он уже знал, что за всем этим прячется звериный напор любовного безумия. Перемена не завораживала, а пугала. Он был слишком труслив, чтобы выдержать её страсть. Рассчитался и уехал на север. Она приняла его бегство. Смирилась. Нашла в себе силы укротить Природу, доведя пылающий в её чреве огонь до тлеющих углей. Закончила школу. Поступила в институт. В колхозе работала за троих. Как все первокурсницы с остервенением долбила латынь, английский, зарубежку... Спала мало, читала много, ела что придется, нервничала по пустякам, но на серьезное не обращала внимания... Однажды, во время репетиции концерта к Новому году, где она должна была петь под гитару что-то из Окуджавы, к ней подошел Он. Длинные ресницы. Черные усики. Лицо таинственное, изможденное, загадочное, с прозрачной кожей и угревой сыпью на висках. Арамис из «Трех мушкетеров». Взял её за руку и, ни слова не говоря, отвел к себе в общежитие. Уложил на постель, даже не поцеловав. Она не сопротивлялась — ей было самой любопытно, что случится? Раскрылась. Отдалась.

Какой-то гранью уже вспыхнувшего, ускользающего из реальности разума, заставила себя вцепиться зубами в кулак. Он не обращал внимания на её сдавленные стоны, всхлипы и подвывания: этот Арамис замечал только себя, любил себя и думал лишь о себе. Оказалось, такой ей был и нужен мужчина — близкий, но при этом чужой. Скоро общежитию, а значит, всему институту стало известно о темпераменте первокурсницы Кати-Катерины. Пришлось снимать частный дом. Забеременела. Узнав, он ушел — без объяснений, трусливых слов и скандалов, — она не удивилась. Приняла. Решила рожать. О «не рожать» не могло быть не только речи, но и мысли. Родные смирились. Летом взяла академ. Беременность проходила тяжело, пришлось ложиться на сохранение. Родила девочку. Жила в том самом доме — отец выкупил. К ней стали ходить мужчины. Разные, но в районе никто о ней не говорил плохого. Даже сплетники и сплетницы. Как-то жила. Помогали мама, папа, деда, баба. Мужчины, хоть раз побывавшие у неё в гостях, никогда никому не рассказывали об этом. Никто. Никогда. Но их близкие всё равно узнавали — слишком была заметна разница до и после. Её мужчины становились иными. Молчаливее. Терпеливее. Смиреннее. Строптивцы, ревнивцы, гневливые, молодые и постарше, поражаясь триумфу Природы и, утопая в извержениях Её плодородных соков, вдруг открывали для себя главную женскую тайну, и поэтому смирялись с собственной ничтожностью.