Том II

3.

Правит он ловко, и очень скоро все у меня, в чистенькой, обычно тихой комнате.

Развешиваю мокрые от дождя пальто, одно кожаное. Зоя ложится на кровать, но сейчас же просит провести ее в ванную. Это неудобно, надо идти через коридор. Объясняю, показываю. Голубоглазый уходит за нею.

Остаемся вдвоем с французом и пьем ликер из больших рюмок. Сочиняю умиленные тосты: о сближающем труде, об «их» к нам доброжелательстве, вообще о помощи сильных слабым и не к месту, зато личное – о доверии в любви. Впервые за долгое время говорю стыдные глупости, которые, знаю, испортят пробуждение.

Француз молчит, скорее одобрительно, и всё более производит впечатление спокойной силы.

– Ах, да, я же вам должен.

– Бросьте, какая разница.

Но в отдаче долга весь смысл визита. Открываю свой личный ящичек с давно исписанными тетрадями. В одной восемь стофранковок. Хочу расплатиться, прошу сдачи, но гость мой джентльмен.

Голубоглазый зовет меня на помощь. Нашей даме нехорошо. Она трудно дышит, опираясь лбом об окно, и плачет. Естественно обнимаю, глажу по волосам. Фигура жесткая, гибкая, худая, что иногда меня трогает.

Ухаживаем за ней дружно и терпеливо, потом все трое возвращаемся ко мне в комнату, где молчаливый француз один перед бутылкой.

Снова укладываем Зою в кровать. Она продолжает плакать.

– Подумайте, дома муж, мои девочки. Господи, какой ужас, какая жизнь. Понимаете, я дрянь.

Кое-как успокаиваю и сам прихожу в безоблачно хорошее настроение. Она засыпает, мы, мужчины, пьем куэнтро, приторный и противный напиток. Пьянею окончательно и, как всегда во второй раз, легко и весело.

Голубоглазый поддевает меня на спор. Горячусь из-за навязчивого подозрения, что не верят моей искренности.

Светло, семь часов. Мои собутыльники хотят уходить и совещаются, не оставить ли даму у меня. Я не прочь, но себя не выдаю. Как ни странно, отговаривает француз.

Необыкновенно быстро собравшись, гости прощаются и благодарят. Гляжу в окно, расходятся по двум направлениям.

Заснул крепко. Встал поздно с брезгливым чувством, что у меня были чужие, с воспоминанием о себе, чужом и грубом.

На столе бутылка. В кармане смятая стофранковка, которую француз не взял. В ящичке ключ.

Я решил, что не та тетрадь, когда не нашел в ней денег. Но и в других не оказалось.

Де К. я рассказал обо всем, кроме эпилога. Он слушал без улыбки, не то стыдясь за меня, не то очень, по-взрослому, осуждая.

Жертва