Том II

Скоро двенадцать, столики быстро освобождаются, меня не узнают. Наш приход поздний и лишний. Безобразного соединения нашего никто не видит.

Я любопытен до всего нового, пусть самого мне несвойственного, еще больше люблю эту позу смелого любопытства, да и неважно и лень бояться старой накрашенной женщины, которая будет платить по счету.

– Выберите шампанское, а то они подадут за триста франков.

Новичок в двусмысленной роли, выбираю самое дешевое – за сто.

Она понимает, хохочет и заказывает другое, подороже.

Тороплюсь распить бутылку один. Чтобы не испортить игру, надо как-нибудь одуреть. Но шампанское это пьется, как вода или лимонад без жажды. Так, должно быть, здоровое тело вначале не ощущает яда.

Скрипачу поручается для меня сыграть. Он берет вместо скрипки гармонику – признак особой милости – наклоняет круглую лысую голову, потом возводит глаза к новым потолочным фрескам, подбрасывает гармонику и трясет, чтобы выжать необыкновенно длинные жалобные звуки.

Венгерка гневно останавливает:

– Он русский, его шокируют наши песни.

Скрипач, ко всему привыкший, без национального самолюбия, и сонный, играет русское.

Моя покровительница давняя парижанка, ее говор вернее и проще, чем у любого беженского искусника. Но скучно болтать и слушать вздор. Пробую перевести хотя бы на выставки и картины – самая легкая в Париже тема. Провал. Скачущие, всё о новом, фразы, иногда дикие.

– Pas une occasion, c’est une sensation.

Очень неубедительны наши отношения. Никак не складывается тон и темп. Ни душевной пьяной лирики, ни взаимного доверия, ничего, что могло бы ободрить или сблизить.

Не слишком ловко она кладет под мою тарелку деньги, и мы уходим.

Свои немногие франки отдал привезшему нас шоферу, у меня нет на гардероб, а венгерка не понимает, что нужна мелочь, и у нее жадность в глазах.