Том 68. Чехов

Реплика сокращена, облегчена, облагозвучена и «оразговорена». Для этого: устра­нено ненужное созвучие слов «замечает» и «различает»; оборот «времен года» заменен более конкретным и разговорным: «лето теперь или зима»; устранена ненужная лите­ратурность образа: «кто и зимой улыбается так же, как летом»; убрано «что» во избе­жание книжности оборота; во избежание повторений слова «не замечала бы, лето теперь или зима» заменены: «относилась бы равнодушно к погоде».

Из мелких по объему правок следует особо выделить такие, которые акцентируют состояние действующего лица в той или иной сцене. Так, добавлено три эпизода, под­черкивающие нервный смех Маши во втором акте. Вершинин, по тексту беловой руко­писи, три раза повторяет, что он хочет чаю, так как ничего не ел с утра. Это создает не только троекратное повторение темы, о котором говорилось выше, но и делает значительнее.неожиданный уход Вершинина, вызванного запиской дочери, как раз в тот момент, когда подали чай. В новых монологах Маши в четвертом акте развивает­ся тема перелетных птиц.

Другие правки выполняют еще более многогранную функцию: они и развивают образ, и придают речи музыкальность и поэтичность, и связывают между собой отдель­ные реплики и сюжетные эпизоды. Вот, например, как переделана реплика Ирины из первого акта:

Ялтинская редакция Беловая рукопись

Ирина (...) Нас, трех сестер, за- Ирина (...) У нас, трех сестер, глушает жизнь, как сорная трава. жизнь не была еще прекрасной, она

заглушала нас, как сорная трава...

Здесь на первый план выступает усиление поэтического звучания текста; кроме того, добавленные слова — «жизнь не была еще прекрасной» — связывают фразу и с предыдущей репликой Тузенбаха и с началом монолога Ирины («Вы говорите: прекрасная жизнь»).

Не менее интересны правки другого рода. Вот, например, как выглядел конец мо­нолога Андрея во втором акте:

А н д р е й <...> Громадная у меня память, с этакой памятью другой на моем месте давно бы протянулся поперек всей Москвы, как канат... Поперек всей России... Я ду­маю, ничто не дает выше и слаже наслаждения, чем слава... (Звонок.) Да, дела... Меч­тал когда-то о славе... Да... (Потягивается.) И она была так возможна... (Не спеша уходит к себе.)

В беловой рукописи Чехов устраняет «лобовые» тексты, слишком прямолинейно выражающие мысль:

Андрей <...> Громадная у меня память, и с этакой памятью другой на моем месте давно бы протянулся поперек всей Москвы, как этот твой канат... Поперек всей России... Ступай... (Пауза.) Он ушел. (Звонок.) Да, дела... (Потягивается и не спеша уходит к себе.)

Еще пример такого же рода правки из того же второго акта:

Тузенбах <...> Хоть один день в моей жизни поработать так, чтобы прийти вечером домой, в утомлении повалиться на постель и уснуть тотчас же. (Уходя в залу.) Я сплю неважно.

Любопытно, что реплика исправлялась уже в беловой рукописи. После ремарки: «(Уходя в залу)»— зачеркнута фраза: «Сплю я неважно». Вместо нее: «Рабочие, дол­жно быть, спят крепко/»

Изменения в тексте любовных сцен Маши и Вершинина, Ирины и Тузенбаха уси­ливают оттенки взаимоотношений каждой пары: обреченность и нескладицу любви Маши и Вершинина и безнадежную, но радостную любовь Тузенбаха.

 

 

Ялтинская редакция

Вершинин (вполголоса). Я люб­лю, люблю, люблю вас...

Маша (закрывает лицо руками). Не повторяйте... (Вполголоса.) Что де­лать? Я не знаю, не знаю, что мне де­лать теперь... Не повторяйте, не надо. Сюда идут...

Т у з е н б а х <...) Немецкого у меня осталось мало, разве одна только терпе­ливость, упрямство, с каким я дожидаюсь собственного счастья. Вас я жду уже четыре года и готов ждать еще хоть десять.

Ирина. Как я устала.

Тузенбах. И все десять лет я каждый день по вечерам буду приходить на телеграф и провожать вас домой.

Беловая рукопись

Вершинин (вполголоса). Я люблю, люблю, люблю... Люблю ваши глаза, ваши движения, которые мне снятся... Великолепная, чудная женщина!

Маша (тихо смеясь). Когда вы гово­рите со мной так, то я почему-то смеюсь, хотя мне страшно... Не повторяйте, прошу вас... (Вполголоса.) А впрочем, говорите, мне все равно... (Закрывает лицо руками.) Мне все равно... Сюда идут, говорите о чем-нибудь другом.

Тузенбах <...> Немецкого у меня осталось мало, разве только терпеливость, упрямство, с каким я надоедаю вам. Я провожаю вас каждый вечер.

Ирина. Как я устала.

Тузенбах. И каждый вечер буду приходить на телеграф и провожать вас домой, буду десять — двадцать лет, пока вы не прогоните...