Читаем Том 68. Чехов полностью

«Я гляжу на вас теперь и вспоминается мне, как когда-то давно, в день ваших именин, вы, бодрая, веселая, говорили о радостях труда... И какая мне тогда мерещилась счастливая жизнь! Где она? (Целует руку.) У вас слезы на глазах... Ложитесь спать, уже светает... Начинается утро... Если бы мне было позволено отдать за вас жизнь свою!»

Сюжетное значение имеет правка в любовном объяснении Соленого. После слов: «... и точно я не на земле, а на другой планете» добавлено: «(Трет себе лоб.) Ну, да все равно. Насильно мил не будешь, конечно... Но счастливых соперников у меня не дол­жно быть. Не должно... Клянусь вам всвлг святым, соперника я убью...» Слова эти и дополняют образ Соленого, и предвосхищают развитие сюжета.

Часто добавление, исключение или замена реплики преследует не только компози­ционные цели, но служит и для усиления эмоциональной окраски отдельных тем, для углубления «подводного течения» — подтекста.

Так, во втором акте после слов Ирины «Бальзак венчался в Бердичеве» исключены четыре реплики Федотика и Ирины; исключена также реплика Ирины (следующая за репликами Федотика, Роде и Чебутыкина): «А зачем Бальзак был в России?», а сле­довавшая за этой репликой сцена Маши и Тузенбаха (разговор об отставке) перенесена выше, сразу после слов Ирины «Бальзак венчался в Бердичеве».

В устах Ирины фраза «Бальзак венчался в Бердичеве» повторяется в третий раз — обычный чеховский прием троекратного повторения исчерпан; этим завер­шается эпизод, и продолжать сцену должна не Ирина. На смену ей вместо загромож­давших эпизод реплик Федотика вступает «дуэт» Маши и Тузенбаха, в словах кото­рого «я не красив» опять отдаленно звучит тема его любви к Ирине и жажда взаим­ности.

В том же эпизоде радостное восклицание Ирины: «Выйдет пасьянс, я вижу. Будем в Москве» — перенесено ниже, после слов Маши: «Надоела зима. Я уже и забыла, какое лето». Тема Москвы выступает в безотрадном обрамлении: после слов о зиме и ветре — как мечта о крае, где вечная весна, —- и перед выхваченными из газеты нелепыми сло­вами о далеком неизвестном Цицикаре, где свирепствуют болезни и мор.

Одновременно с развитием «подводного течения» производится работа над формой: усиливается поэтическое звучание и более четким становится ритм текста, реплики приобретают большую свободу и разговорность. Есть правки, которые, не меняя содер­жания фразы, делают ее более точной, легкой, благозвучной, органичной для про­износящего ее персонажа и по-особому, по-чеховски, неуловимо поэтичной.

Ялтинская редакция Беловая рукопись

Ирина <...> почувствовала радость, Ирина <...> и вспомнилось детст-

такую радость, как в детстве когда-то... во, когда еще была жива мама, точно жива еще мама.

Ирине исполнилось сегодня двадцать лет; она не может чувствовать себя, как в детстве, а ей может только «вспоминаться» детство. В конце этой реплики в ялтин­ской редакции была фраза: «Мне двадцать лет, я уже взрослая, как это хорошо!» В бе­ловой рукописи фраза эта убрана Чеховым, но немного ниже реплика Ирины: «Не го­вори, Оля, не говори...» (ялтинская редакция) заменена: «Ты привыкла видеть меня девочкой — и тебе странно, когда у меня серьезное лицо. Мне двадцать лет!»

Все начало акта идет под знаком приближающейся какой-то новой жизни, но крайней мере для Ирины: ей двадцать лет, она «взрослая», готовится переезд в Москву, где ждет настоящее дело, потому-то Ирина и ощущает себя «на парусах».

Чехов иногда придает новую окраску действию и взаимоотношениям персонажей в эпизоде изменением одного слова. «Оставь, Андрюша, завтра объяснимся»,— говорит уставшая, измученная Ольга брату, который пришел с ненужным «выяснением от­ношений», пришел лгать перед ними и перед собой, опустившийся, неискренний, знаю­щий это и страдающий. В слове «объяснимся» в беловой рукописи изменена лишь грам­матическая форма: «объяснишься». И этим вскрыта далеко зашедшая отчужденность во взаимоотношениях Андрея с сестрами: они не будут участвовать в «объяснениях» с ним ни сейчас, ни завтра.

В маленьком монологе Маши из второго акта объединены почти все виды стили­стических правок.

 

 

Ялтинская редакция

Маша. Счастлив тот, кто не замечает или не различает времен года, кто и зимой улыбается так же, как летом. Мне ка­жется, что если бы я жила в Москве, то не замечала бы, лето теперь или зима.

Беловая рукопись

Маша. Счастлив тот, кто не за­мечает, лето теперь или зима. Мне кажется, если бы я была в Москве, то относилась бы равнодушно к погоде.

 

 

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературное наследство

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология