Том 68. Чехов

Ясно, что это и была машинописная копия первоначальной, ялтинской редакции «Трех сестер». Почему никто до сих пор не перелистал тетрадку, лежавшую на виду, не прочел и не обнародовал неизвестную редакцию чеховской пьесы? Сказать трудно. Вероятно, не обращали внимания на несоответствие дат цензурного разрешения и от­правки Чеховым из Ниццы четвертого акта пьесы.

2

Сопоставление ялтинской редакции с беловой рукописью московско-ниццской редакции позволяет полно и точно восстановить последнюю стадию работы Чехова над пьесой, когда развитие сюжета и образы определились, но не обрели еще полного ху­дожественного выражения; мы можем изучить теперь те последние штрихи мастера, то «чуть-чуть», которое завершает художественное произведение. Чрезвычайно интерес­ны даже самые небольшие правки — где Чехов, по его словам, «изменил лишь кое-что». В приведенных ниже сценах I акта реплики, вставленные Чеховым при доработке пье­сы, напечатаны курсивом (то же и в последующих примерах).

Ольга <...> Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно. Чебутыкин. Черта с два. Туз е-н бах. Конечно, вздор.

Маша задумавшись над книжкой, тихо насвистывает песню.

Ирина. Уехать в Москву. Продать дом, покончить здесь все и в Москву.

Чебутыкин и Тузенбах смеются.

Ольга <...> Все хорошо, все от бога, но мне кажется, что если бы я вышла за­муж и целый день сидела дома, то это было бы лучше (пауза). Я бы любила мужа.

Тузенбах (Соленому). Такой вы ездор говорите, надоело вас слушать. (Входя в гостиную). Забыл сказать. Сегодня у вас с визитом <...> и т. д.

Добавлены как будто случайно доносящиеся обрывки постороннего разговора. Смысл этих вставок в «подтексте» — во втором плане, который возникает в стыке этих фраз и реплик мечтающих сестер. Это с самого начала предвещает разлад между мечтой и пошлостью окружающей жизни, который станет основной темой пьесы.

Фразам, врывающимся в мечты сестер, посвящены целые страницы в работе В. В. Ермилова «Драматургия Чехова». Ермилов отмечает, что «грубые голоса реаль­ной жизни звучат издевкой над мечтами сестер», что реплики «введены для своеобразной переклички с репликами сестер — это звучит грубый смех жизни над иллюзорными, несбыточными надеждами».

В этих маленьких правках с особой яркостью выступает неповторимое чеховское уменье вложить в простую фразу второй план, подтекст,— большую, не выраженную в словах мысль.

Подобные же правки преображают сцену Маши, Вершинина и Тузенбаха во вто­ром акте.

Ялтинская редакция Беловая рукопись

 

 

М а ш а <...) Или знать, для чего живешь, или погибнуть. (Пауза.) У Го­голя сказано: скучно жить на этом свете, господа!

Тузенбах. Ну вас!

Вершинин. Все-таки жалко, что молодость ушла.

М а ш а <...> Или знать, для чего жи­вешь, или же все пустяки, трын-трава.

Вершинин. Все-таки жалко, что молодость прошла.

Маша. У Гоголя сказано: скучно жить на этом свете, господа!

Тузенбах. А я скажу: трудно с валш спорить, господа! Ну вас совсем...

 

 

Во всей сцене спора Тузенбаха и Вершинина исправления имеют важное смысло­вое значение: убрана тема обреченности человека на страдание (самые слова «стра­дание», «страдать» исключены из текста). Отсюда в Машином утверждении слово «по­гибнуть» заменено на: «все пустяки, трын-трава». Реплика Вершинина встала на место — вслед за темой «для чего живешь», перекликаясь теперь с его монологом из первого акта — о жизни начерно и набело. Связаны реплики Маши и Тузенбаха («У Гоголя сказано» — «А я скажу»).

В третьем акте, во время пожара, Кулыгин ищет Машу, ушедшую на зов Вер­шинина. Его реплики обрамляют «покаяние» Андрея: «Маши здесь нет?» «Где Маша?»— и к этим репиикам добавлено: «Это странной «Удивительное делоЬ За этими словами как бы скрывается смущение Кулыгина, пытающегося представить перед окружающими «странным» отсутствие Маши, о причине которого сам он, быть может, давно уже дога­дался.

Чудесный, музыкальный монолог, добавленный Тузенбаху в третьем акте, соз­дает поэтическую перекличку с первым актом, раскрывает красоту души Тузенбаха, всю силу его любви и нежности к Ирине. Вместе с тем монолог пронизан тончайшим настроением несбывшихся надежд и какой-то «светлой печали», присущей Тузенбаху.

 

чехов

Фотография с дарственной надписью: «Константину Сергеевичу Алексееву от сердечно преданного ему А. Чехова 1900, 26/1V. Ялта»

Музей Художественного театра, Москва