Том 6

— Из гущи народной, из горнила самых напряженных революционных событий — не это ли позволяет Шолохову равно стоять с Мелеховым, в то время как Толстой испытывает умиление перед Каратаевым.

— Толстой как духовник весь растворен в Пьере Безухове и Андрее Болконском… Он хотел бы в себе отыскать и Платона Каратаева — мечту и идеал всего русского… Помните его признание: «Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого» и еще «непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды», то есть тем, к к чему, особенно после пятидесяти, последние тридцать лет неистово стремился сам Толстой. Он хотел постичь дух Каратаева. Это была его мучительная, счастливая мысль-надежда: постичь народ, хотя бы на йоту познать его, приблизиться к нему. Отсюда известное толстовское чувство к Каратаеву, близкое умилению: «…лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности, голос у него был приятный и певучий…» И много еще самых добрых и неожиданных качеств отмечает Толстой, чтобы сказать, что Пьер в Платоне увидел новую красоту, возникающую в его духе на каких-то «новых и незыблемых основах». Вот откуда преувеличенные чувства к Каратаеву, не так ли?

— В то время как Шолохов сам плоть и дух этих «незыблемых» основ народной жизни, природы, сам могучий выразитель народной нравственности, устоявшейся веками в крестьянских семьях.

— Конечно, Шолохов сам часть этого «непостижимого» народного мира, у него, так сказать, генная память, и ему достаточно двух-трех деталей, чтобы картина и образ встали перед нами во всей полноте чувства и мысли. Помните эпизод из третьей книги «Тихого Дона»: «Старик, позавтракав при огне, с рассветом пошел убирать скотину, готовить к отъезду сани. Он долго стоял в амбаре, сунув руку в набитый пшеницей-гарновкой закром, процеживая сквозь пальцы ядреное зерно. Вышел, будто от покойника: снял шапку, тихо притворив за собой желтую дверь…» Какая точная фраза, передающая выстраданную мысль Пантелея Прокофьевича: главное богатство семьи Мелеховых — хлеб — отныне не принадлежит только им… Шолохов так пишет жизнь простых людей, что их отношения, их социальные и нравственные страсти становятся нам интересными чрезвычайно. «Тихий Дон» — мудрая книга, вся пропитанная философией времени, и поразительно, как писатель смог все это понять, не переступив возраста пророка.

Поиск правды

— Но есть тут и своя сложность, как мне кажется. Ведь, несмотря на огромные социальные, научные, духовные достижения русского народа, мир знает русского человека во многом все-таки благодаря литературе, а эта литература на протяжении полутора веков рисует его в острейших противоречиях. Пожалуй, до такого дна ни одна нация не раскрывала себя за всю историю. Достаточно, казалось бы, «Мертвых душ», но есть еще и совершенно поразительные «Братья Карамазовы», и «Анна Каренина», и «Воскресение», и «Живой труп», а чеховские «Иванов», «Вишневый сад», а горьковские «Старик», «На дне», «Мещане», наконец, как вершина народной жизни, «Тихий Дон». И каждый из наших великих писателей пытался постичь русский характер во всей его неожиданности, крылатости и необузданности.

— Да, вы, пожалуй, правы. Таких глубин души и дна ее коснулись только русские писатели, открыв перед миром русского человека без оглядки и нещадно. И все же, признаемся себе, несмотря на эту художническую беспощадность, русский человек по-прежнему остается с таинственной душой, до конца непознанной, неоткрытой, непостижимой. Вот в чем парадокс…

— Интересно было бы обратиться к истокам русского характера. Что, с вашей точки зрения, исторически является стержнем его?

— Истоки, наверное, в необычайно трудных условиях обживания русской равнины, Севера, Сибири, Урала. Кроме того, становление русской нации имеет целый ряд трагических эпох, что никогда бесследно не проходит. На Руси рано появились правдоискатели, богоискатели, бунтари, одержимые идеей и неистовые. Степан Разин, Емельян Пугачев, протопоп Аввакум — это великие люди из народа, которые хотели найти и постичь истину, по-своему размотав тугой клубок сложнейших противоречий. Понять истоки добра и зла помогает история и философия. И нет другого инструмента, который помог бы разгадать тайны человеческой души, кроме инструмента литературы.

— Не оттого ли в лучших своих произведениях русская литература всегда решала вопрос непримиримости добра и зла, вопрос выбора пути…