Том 3. Повести и рассказы

Васька шел покорно по меже, подымался на холмы, спускался в балки, переходил вброд ручей.

А как великолепен был чернозем. Вон подымают поле под озимое. Три пары волов идут понуро и влекут за собой плуг. И разворачивается земля, как бы открывая свое лоно. И богомольно идет за плугом мужик, обливаясь потом. А вот поле картофельное. Приказчик расставил девок полоть. Они стоят с тяпками как пестрое войско…

Но надо спешить к утреннему чаю.

А вечером, после семи, когда спадает жара, Верочка опять просит Максима оседлать Ваську. И опять едет на милом коне в луга через деревню, не страшась неистовых собак. Теперь крепко сидит Верочка на седле. И подымается в лад с Васькиной рысью. О, какое наслаждение так, вместе с Васькой, слушать шелестящий свежий ветер и вдыхать благоуханное небо.

V

Наступил август. Надо ехать в институт. И вот опять дорога, но уже осенняя теперь. Вот въезжает коляска в Усовку. Все по-прежнему, и пуньки стоят на отлете сиротливо. Потом Удалое.

Скучно, скучно ехать в институтский плен. Там уже ожидает Верочку дортуар, классы, зал танцевальный, верная Любочка.

Как медленно и как до странности скоро проходят дни, и никак нельзя понять, что такое время. Хочется Верочке распутать сети противоречий, но чем больше думает она об этом, тем мучительнее и труднее становятся ее мысли.

А дни идут, идут… И вот, когда Верочка окончила институт, ей не верилось, что прошло семь лет. Не вчера ли ехала она одиннадцатилетней девочкой из Ивняков в город.

И что случилось в эти институтские годы? Какие события совершились? Это были сны, сны – то скучные, то нежные и загадочные… А жизнь? Где она?

Вот вспоминает Верочка учителя Ореста Карловича Блаумана. Ему уже под пятьдесят; у него длинные седые волосы; печальная улыбка на тонких губах: он бритый, как актер; руки у него бледные; пальцы тонкие и длинные…

Верочка влюблена в него немного.

– Знаете ли вы, m-lle Ивина, что такое Бетховен? – говорит Орест Карлович и торжественно поднимает палец. – Это – океан, это – наше солнце.

Верочка музыкальна.

Под руководством Ореста Карловича готовится она к институтскому концерту. Перед выходом от волнения у нее замерзают пальцы. Но вот она на эстраде. Ей кажется, что первые аккорды звучат тускло. О, как мучает ее каждый неполный, неточный звук… Но вот она овладела темой; она уже не думает о слушателях. Ей представляются белые крылья, и вот Верочка прильнула к ним и летит в голубой мир.

Потом Верочке устраивают овацию, и она плачет от счастья на груди Любочки.

Вспоминает Верочка, как она смотрела «Гамлета» в городском театре. Она видит себя пятнадцатилетней, в белом переднике; рядом Любочка; институтки сидят в ложах по восьми в каждой; с ними классная дама Гриневская, с тощим лицом и синими губами.

Но вот подымается занавес. Какие-то взволнованные люди говорят о призраке короля. И вот приходит принц. Как прекрасно его бледное лицо. На нем черный берет и в руках тонкая шпага. Да, он умнее всех вокруг, он все понимает и над всем смеется. Но тайная и глубокая печаль у него на сердце.

И вот звучат таинственные фразы.

– Я любил тебя, Офелия.

– Я верила, принц.

– Увы. Прошлого нет более… Я не любил тебя.

Но, нет, нет. Он любил ее, «как сорок тысяч братьев любить не могут»… А как страшен разговор с могильщиком… И как ужасен поединок с Лаэртом.

И вот, влюбленная в «Гамлета», живет Верочка в новом сне и мечтает о самоубийстве и шепчет непрестанно: «Быть или не быть?»

А на каникулах она жадно читает отцовские книги. И есть у нее один особый мир, куда она ревниво никого не пускает. В этом мире горит огромное великолепное солнце; в этом мире расцветают благоуханные, махровые цветы; в нем поет свою страстную, мучительную и нежную песню любовь: этот мир – Пушкин. Верочка его знает наизусть. Она читает и перечитывает Онегина, Моцарта и Сальери, Дон Жуана… С горящими глазами, бледнея от восторга, она шепчет: «Для берегов отчизны дальней…» И самого Пушкина она представляет себе, когда он под полуденным солнцем, бежит, гонимый страстью, без шляпы по открытой степи.

Верочка припоминает дни и ночи своей институтской жизни, и ей страшно, что прошло семь лет, и все эти годы пропали в какой-то странной мгле. И где она, Верочка, в этом тумане встреч, разговоров, книг? Воспоминания, как разорванные облака, проносятся легким караваном. Верочка перепутала все сроки. Иное, думает, было недавно, а если припомнить получше, вдруг оказывается, уже пять лет прошло с тех пор.

То вспоминает Верочка, как Груздева Любочка рассказывает ей, волнуясь и задыхаясь, что она влюблена в тенора Рогдаева и что она пишет ему письмо в стихах; то вдруг припоминает Верочка, как учитель математики, Скворешников, решив уравнение с тремя неизвестными, неожиданно упал, стукнувшись виском о черную доску – упал и перестал размахивать рукой и перестал говорить «милостивые государыни мои», перестал навсегда; то вдруг видит перед собой Верочка лицо институтки Акациевой, той самой, которая в год окончания поехала к родным в Петербург и утопилась в Неве, оставив записку: «Скучно жить…»

Верочка перелистывает свой дневник.