Том 3. Повести и рассказы

А в небе такая была тишина голубая, что сердце засыпало в какой-то истоме не то грустной, не то сладостной.

Выехали из Удалого – и опять поля. Вал за валом идут широкогрудые холмы, то зеленые, то рыжие, то черные… Над ними вьются жаворонки.

Вон бахчи, едва зеленеют всходы: два старые ворона тяжело поднялись и полетели лениво с бахчи, через балку, на овсяное поле.

– Намедни здесь раклы мужика убили, – говорит Максим, оборачиваясь к Верочке, – ехал мужик из города; продал там овес за шестьдесят три рубля; шестьдесят положил под рубаху, а три в порты; раклы его топорами убили; трешницу взяли, а шесть красненьких не нашли…

Странно слушать Верочке про мужицкую смерть. И Верочка представляет себе, как лежит убитый мужик, в пыли; рыжая борода кверху торчит… А в небе солнце светит, как сейчас.

Жюли заснула и длинный нос ее склоняется медленно…

Максим опять оборачивается и, заметив, что Жюли спит, говорит ласково:

– Сиротка вы теперь… Дай вам Бог…

Верочка вспоминает отца, и она чувствует, как что-то щекочет ей горло внутри и глаза ее становятся влажными.

Теперь коляска проезжает через деревню Усовку. Пуньки, как старушки богомолки, растянулись по дороге, и непонятно, почему их поставили на отлете, а не тут же около хат, за плетнями. Бегут чумазой гурьбой босоногие ребятишки и глазеют на коляску, заслонив от солнца глаза смуглыми ручонками. Задрав кверху хвост, галопом промчался теленок.

А потом опять безлюдье и поля тихие.

Вон уже чернеет знакомый колодец, а за ним поворот к родным Ивнякам; вон и аллея серебристая, а там белеет раскидистый дом Ивиных, с флигелями, террасами, балконами, весь увитый зеленью.

Дядя, Ипатий Андреевич, стоит на крыльце в чесучовой паре и в панаме.

Он целует руку Жюли. С Верочкой здоровается, как со взрослой барышней: никогда он раньше не замечал ее и теперь не знает, как с нею надо быть.

А Верочке все равно. Вот с Настасьюшкой она обнимается нежно.

После обеда идет Верочка в сад. Вишни и яблони уже отцвели, зато благоухает белая акация.

Торопливо обходит Верочка знакомые дорожки, пестрые от солнечных пятен; подходит к маленькому глухому пруду, сплошь затянутому зеленью, в котором огромные лягушки квакают картаво. Вот гигантские шаги, качели, беседка… И все кажется милым и близким.

Наконец, стоит Верочка, как бывало прежде, у плотины и слушает влажный лепет падающей воды.

По ту сторону речки кто-то палит из монтекристо. Это – Сережа. Увидев Верочку, он раскланивается. Третьего дня он вернулся на каникулы. Сережа уже в третьем классе реального училища. Ему тринадцать лет.

Гостеприимно, как взрослый, ведет он Верочку на хутор, угощает ее клубникой, потом показывает ей свой зверинец в клетках – белую крысу, сычонка, ежа…

Генеральша рассматривает Верочку, как зверька.

Ипатия Андреевича Ивина не любит она за вольнодумство; и вообще ивинского дома не понимает; к Верочке она, впрочем, снисходительней: все-таки сирота, институтка…

Генеральша рассказывает Верочке, как она обедала с покойным государем; потом плачет, вспоминая о муже.

И вот возникали дни и пропадали где-то в безвестном. Загорались нежные утренние зори; подымалось солнце, звуча победно в лазури: потом, утомленное, склонялось оно тихо; и там, на западе, вспыхнув алым огнем, над Ванькиной клуней, бросив красный отблеск на батюшкин луг, умирало тихо… И небо синело, звездилось, а в иные сроки серебрилось от луны, волнуя Верочку…

А в ивинском доме было скучно, Ипатий Андреевич либеральничал как-то вяло; с рабочими он стал прижимист; статей его не печатали в газетах…

Жюли ходила на скотный двор и смотрела, как доят коров, чтобы скотницы молока не крали; щупала кур и сама ездила в город продавать масло.

А Верочка жила, как во сне, от зари до зари, мечтая и молясь.

Она молилась какому-то своему Христу. Который пригрезился ей однажды, когда она читала в евангелии рассказ о Марфе и Марии. Она любила бродить одна по полям, надев широкую соломенную шляпу, и ничего не боялась свирепые хуторские овчарки ее не трогали; мужики из Ивняков кланялись ей дружелюбно, как сиротке; и даже бык при ее приближении мычал кротко…

Ипатий Андреевич не умел быть воспитателем. Жюли была равнодушна к Верочке. И только небо, сад и поля вольные лелеяли девочку.

Однажды Верочка, забралась в отцовский кабинет и достала с полки первую попавшуюся книгу. Это была «Капитанская Дочка». С тех пор часто навещала Верочка эту комнату и, выбрав книгу, уходила куда-нибудь в сад, и там часами сидела с нею, забыв о Жюли, дядюшке и о том, что предстоит ей в августе ехать в институт.

IV

В средине июня за садом, на ивинских лугах косили. Верочка приходила туда и подолгу лежала под ивой и смотрела на косарей. А подальше, ближе к реке, где луг был ровнее, ходила новая сенокосилка и мерно стрекотала, как огромный кузнечик.

На другой день, когда порошили сено, пришел с хутора Сережа, в высоких сапогах и в фуражке на затылке. Он подошел к Верочке, сел с нею рядом и сказал:

– Люблю сенокос. Славно пахнет.