Том 2. Рассказы. Книга 2

По реке сплавляли лес, и внизу мужики в красных рубахах, весело перекликаясь, работали длинными шестами. Белые солнечные пятна радостно играли на бревнах. На другом берегу кто-то запел звонкую песню, и она тотчас же соединилась с белыми горячими лучами, и все вокруг засияло: как будто на реку и на откос навели огромное зеркало.

Маленький Раух зажмурился: от блеска и песни у него закружилась голова и сильно застучало сердце.

– Милая Ревекка! Бедная Ревекка! – сказал громко Раух, вытаскивая из-за пазухи дрянной пистолет.

– Сестреночка моя, – в последний раз прошептал он побелевшими губами…

III.

После похорон Рауха Яков Пронин пошел в трактир и спросил себе водки с угрем.

– Маленький Раух! Горбатый чорт! – бормотал он, выпивая рюмку за рюмкой и закусывая жирной рыбой.

Сидел мясник Яков Пронин в тактире и пил водку – одиноко пил. Вчера он казался большим и страшным, а сегодня было жалко смотреть на его огромные ненужные руки.

– Вот я и помянул маленького горбуна, – бормотал Яков влажными губами. Потом он тяжело поднялся и пошел неуверенной походкой к себе домой.

Был душистый, сладостный вечер; хотелось почему-то плакать. Луна, совсем томная и женственная, приблизилась к городу, и казалось, что она трогает деревья и траву длинными белыми пальцами.

Входя к себе в сени, Яков Пронин заметил, что кто-то притаился в углу за кадкой, и он, Яков Пронин, сердито погрозил туда.

– Что случилось, того не вернешь, – сказал мясник, прижимая большие красные руки, к пьяной груди – маленький Раух – тю-тю!

Луна проникла в комнату и заворожила постель и стены, и пол. Все побелело.

Яков, кряхтя, забрался на высокую постель, за ситцевый полог, опустил голову на подушку и сразу почувствовал, что под окном кто-то ходит.

Помчались мысли в сумасшедшей пляске, поплыли кровавыми пятнами… И заметалось сердце в напрасной молитве… На губах вертелось одно маленькое круглое слово, тяжелое, как свинцовая пуля: смерть.

И поднялся Яков, сорвал похолодевшей рукой ситцевую занавеску и тихо кликнул:

– Ты здесь? Маленький Раух! Ты здесь?

Никто не отвечал, и только шелестело что-то за окном.

И вот тогда Яков, босой, в одной рубахе, подошел окну и заглянул на двор.

По стене сарая, белой от луны, пробежала тень – маленькая и горбатая.

Так с пьяных глаз померещилось Якову Пронину пробежала тень – маленькая и горбатая…

И как будто прошлое застонало в груди: не вернешь, не вернешь, не вернешь…

Хотелось выбежать из дома, прильнуть к земле, руками ее разрыть и требовать-кричать: отдай!

IV.

На другой день Яков Пронин должен был везти теленка на завод братьев Пруст.

Молодцы привязали теленка к телеге, и он беспомощно лежал, вытянув ноги и тоскливо озираясь.

Яков взял возжи, от которых пахло кровью, молодцевато присел на край телеги.

Духота сделалась невыносимой, и когда за городом Яков взглянул на небо, он сообразил, что будет гроза.

Потемневшая земля вздулась, поднялась к небу одним большим бугром. Ласточки метались, как сумасшедшие, касаясь крыльями трепетной ржи. Одна огромная лохматая туча с порыжевшими краями ползла с востока.

Раздался сухой отчетливый гром, потом еще и еще; мучительно замычал теленок; нагнулась рожь; пробежали, крутясь, столбики придорожной пыли; там и сям мелькнули в воздухе прутики и листья; и разорвалось, наконец, небо огненным зигзагом…

Забила гроза тревогу. Черной косой своей хлестнула она по земле и бурными слезами залила дорогу. С воем ринулась в рожь, обнажая окровавленные десны.

Тогда Яков привстал на телеге и громко захохотал.

– Га! – крикнул он и ударил лошадь кнутом.

Телега помчалась среди вихря, и в дикой радости, вместе с бурей, смеялся мясник Пронин.

Когда перестал лить дождь и взмыленная лошадь побежала рысью, до завода оставалось версты полторы.

Переезжая по мосту через Черную Речку, Яков заметил на берегу маленького горбатого человека…

Горбун сидел на бугорке, опустив голые ноги в воду, и бросал камни на середину реченки.

Западня

I.

Веял морской ветер и гнал сентябрьские облака. И эти волокнистые караваны ползли над городом, как вестники осени. Внизу, над Невой, дымился бледно-фиолетовый туман. И Троицкий мост тонул во мгле. А все что за ним, на том берегу-парк, проспект, набережная – все было погружено в хаос тумана. И болезненное дыхание осени смешивалось со вздохами утомленного города.

Валентине Сергеевне казалось, что Петербург обречен на гибель, что зараженные кварталы задыхаются в тумане. что все непрочно среди этих серых стен…

Острый запах соли, нефти и увядающей зелени раздражали ноздри и горло; пронзительный свист ветра звучал, как удары бичей, и марево туманов странно отливало перламутром.

Стало темно. Застучали крупные капли дождя, все чаще и чаще. И неожиданно, совсем близко, упала молния и вместе с нею рухнул гром.