Том 2. Рассказы. Книга 2

– Антоновку ела. У меня губы пахнут.

– Антоновку…

– И чтой-то, Коля, вы на меня так смотрите? Вы тоже тихенький, тихенький, а неизвестно, что у вас на уме. Только я сильнее вас. Вам со мной не справиться.

– Я ничего, – говорит Коля, – я ничего.

Лиза уходит. Потом приотворяет дверь и говорит шепотом:

– Спокойной ночи.

– Лиза! Лиза!

– Что вам?

– Ничего. Я так.

III

Садовники из длинной кишки поливают газон перед графским садом; дебелые няньки влачат ребят; семилетние кокетки с большими мячами прыгают по желтым дорожкам…

«Я влюблен», – думает Коля и спешит к фонтану.

Коля с гордостью вспоминает Пушкина:

«Вот и фонтан… Она сюда придет… Я, кажется, рожден не боязливым…»

Там, где Афродита с отбитым носом, на чугунной скамейке садится Коля, принимая небрежную позу.

Капельки пота поблескивают на его мальчишеском носу. И когда в конце аллеи показывается Ксения, сердце Колино малодушно падает. Ах, не знает он, что теперь надо делать.

Вот уж рядом сидят влюбленные – позади боскет, поодаль тихоструйный фонтан.

– Я пришла, Коля. Я пришла. Вы сердитесь на меня?

– Ах, что вы! Что вы! Нет…

– Как жарко сегодня.

– Да, ужасно жарко.

На Ксении короткое платье, пышное, как махровая астра, черные чулки и открытые ботинки; на шее коричневая родинка. У маленькой любовницы от волнения краснеют лоб, щеки и подбородок.

Коля чертит тросточкой вензель на песке: К. и О.

– Я ничего не имею против вашего кузена, – говорит Коля, – но черносотенство это, как хотите, особая вещь: можно быть беспартийным, но всему есть предел.

– Не будем говорить о Мише, – умоляет Ксения, – не будем. Я хотела вас спросить о другом… Что это такое свободная любовь?

– Свободная любовь? – говорит Коля, поднимая брови. – Это – как вам сказать? – это, когда жены общие…

– Так социал-демократы учат?

– Да.

– Боже мой! – ужасается Ксения. – Боже мой! Значит, я не могу быть социал-демократкой.

– Почему же?

– Я хочу, чтобы один любил одну. Я не могу, чтобы все.

– Знаете что, Ксения? – оживляется Коля. – Я тоже так думаю. Всех никак нельзя. Я потому и беспартийный. Но заметьте, Ксения, я очень уважаю Каурина Николая.

– Это кто Каурин?

– Это у нас в классе есть Каурин. Социал-демократ. У него и Маркс есть. И браунинг есть. Я себе тоже хочу браунинг купить.

– Зачем браунинг?

– Так. На всякий случай. Почем знать, какие еще события наступят, – говорит Коля загадочно и значительно.

– Вы настоящий мужчина, Коля. Вы ничего не боитесь. Вы храбрый.

– Нет, Ксения. Что я! Дело не во мне, а в пролетариате.

Коля снисходительно улыбается и пожимает плечами.

Молчание.

– Милый! – говорит Ксения. – Милый!

– Я люблю вас, Ксения, – бормочет кавалер около боскета.

– Поклянитесь мне, Коля.

– Клянусь вам, Ксения…

IV

Плотно по стенам сидели мамаши, задыхаясь в тумане пыли и пудры.

Неистово метался распорядитель Гроссман, крича французские слова на русский лад:

– Аванса… Рекюйэ… Шен-шинуаз…

Девицы и кавалеры, подростки и дети вертелись под музыку, под рев меди и визг расстроенных скрипок. И дачная любовь, распаренная в духоте, пышно распускалась: смутные желания светились в глазах, руки пожимали руки, колени млели от прикосновений…

Коля стоял в толпе нетанцующих. Из-за плеч смотрел на вертящихся счастливцев, завидуя мучительно.

Потянулась к нему ручка Ксении, повлекла в круг. Худо умел танцевать Коля, однако не мог сопротивляться.

Прислушиваясь к такту, робея, покачивался, топтался на месте с Ксенией, не решаясь войти в круг; налетали все новые и новые пары: наконец, и Коля с Ксенией завращались в английском вальсе; волнение от близости возлюбленной смешались в Колином сердце со страхом, что сейчас собьют их танцоры, однако плыл еще по зале, подчиняясь общей волне. Чувствовал, что надо сказать что-нибудь ожидающей Ксении. Сказал:

– Ах, какой смешной Гроссман. Похож на птицу.

Что-то Ксения не улыбалась: должно быть сбился Коля с такту, вертелся невпопад.

Все вращалось вокруг Колиной головы, поплыли вверх стены, поднялась кверху эстрада с оркестром, куда-то ухнули мамаши, и бездна поглотила вертящиеся пары.

Покатился Коля вместе с Ксенией, на пол, ловя руками воздух, как утопающий.

Подняли со смехом неудачников.

Шел Коля домой весьма сконфуженный своим падением.

«Боже мой! Что подумает о нем Ксения!»

Поднялся Коля к себе наверх, бросился в постель и заплакал, кусая подушку. Подумал в ярости:

«Кузен Миша танцует теперь с Ксенией па-де-катр».

Стал Коля раздеваться, бросая на пол кушак, курточку и все, что попадало под руку. Зарылся под одеяло с головой.

Не заметил, как вошла к нему в комнату Лиза и присела на кровать.

– Что с вами, Коля? О чем плачете?

– Ах, Лиза, уйди. Оставь. Я так.

– Колинька! Миленький… Посмейтесь… А то я щекотать буду.

Лиза просовывает руку под одеяло, щекочет Колины ноги.

Коля плачет и смеется, негодует на Лизу и уже не хочет ее оттолкнуть.

Барахтается Коля в постели, никак не может справиться с упругой, как молодая липа, девушкой.

И сладостное томление овладевает юным телом, когда припадает к нему расшалившаяся крепкогрудая Лиза.

И уже говорят они шепотом, чутко прислушиваясь: не идет ли кто?

V