Том 2. Рассказы. Книга 2

– Не приходите завтра к обедне. Увижу вас, не кончу святой литургии. Бесовское смущает меня. Не могу я больше.

Но Ева неумолима.

– Ну нет, поп. Приду. Крепись, священнослужитель.

За вечерним чаем присутствует гость из флигеля – князь, почти трезвый.

Он рассказывает, как жили в этом доме при его отце, Андрее Владимировиче. Полон дом народа. Гостили по неделям. Оркестр был свой. Влюблялись по-настоящему. Тетка Наталья на маскараде яду выпила от неразделенной любви. За прудом, где теперь арендатор сыроварню устроил, граф Кирилл Петрович с дядей на дуэли дрался.

Дворецкий Даниил стоит почему-то за креслом князя и кивает головой в знак того, что все это действительно было.

Княгиня не любит воспоминаний.

– Пора спать, – говорит она и уходит с расстроенным лицом.

Не спится ночью Еве. Лунные чары волнуют молодое сердце. Она подымается с постели и подходит к окну в одной сорочке, раздвигает шторы и простирает побледневшие теперь руки к небесной пустыне. И хочется Еве, чтобы флейта пела и чтобы тихие девушки совершали перед ней лунный танец.

И потом долго плачет от счастья, припав грудью к подушке.

IV

За обедней отец Иннокентий увидел Еву, смутился и стал путать службу. Княгиня знала наизусть обедню, сердилась, что поп неладно служит. Пофыркивали мальчишки-певчие. Не вовремя забормотал поп: «Благословение Господне на вас…» Вышел из церкви, чуть не плача.

Ева догнала его у кладбищенской ограды.

– Нехорошо-с, стыдно-с вам. Я – Божий иерей.

– А зачем же вы, батюшка, подсматриваете, когда я купаюсь.

– Бесовское наваждение.

Замахал поп руками, побежал прочь, спотыкаясь.

Смеялась Ева.

В саду садовник Матвей снимал толстых червей с деревьев. Увидев Еву, загородил ей дорогу и сказал тихо:

– Вы на лебедь похожи. Белая такая.

От Матвея пахло землей, малиной и хлебом. И был он выше Евы на целую голову. И Ева почувствовала, что это любовник ее стоит сейчас и бормочет сказочные слова:

– Лебедь белая.

Засветилась Ева и пошла по своему раю и поет:

Люблю тебя… Люблю тебя…
И ласки жду твоей.

И вдруг из-за кустов выбегает Вера – прямо к Еве и лепечет свои странные слова:

– Не прекословь, вновь, любовь, кровь…

Страшно Еве.

– Милая, милая, не надо, – говорит она и хочет она позвать Матвея, чтобы не быть вдвоем с Верой, но стыдится как-то.

Скорей домой – и потом верхом в поля.

Гнедая Царевна такая милая; нежные, чуть влажные, чуткие ноздри вздрагивают, и хочется поцеловать морду и мудрые глаза.

Вот Ева на седле, похлопывает упругую шею, чувствует запах животного и сердцем жадно ждет простора.

Раз-раз – и чудесный иноходец весело выносит Еву из усадьбы на волю. Проселочной дорогой мимо колосьев, васильков, стрекочущих кузнечиков – все дальше и дальше, навстречу солнцу. Играя, идет Царевна – и Ева верит ей и она Еве. В сущности, это уже одно живое, существо нераздельное, радуясь ветру, мчится по полям.

Вон краснеют осины и кудрявятся березы; туда – вниз, по дну оврага, где пахнет почему-то известью; чуть не под копытами взметнулся заяц, напомнив о пушистом зверином мире, о норах, охоте и лесных сказках.

Теперь уж не видит Ева, где и как едет; она только вдыхает лесные и полевые запахи и думает о Матвее.

«Неужели это суждено? И почему не стыдно?»

Ева повернула Царевну и помчалась домой в усадьбу. Помогал слезать с лошади Матвей и коснулся Евиной ноги. Помахивая хлыстом, со смехом, вбежала в залу Ева и трижды поцеловала удивленную княгиню.

Княгиня эпически, как сказитель, повествует об экспроприации у соседей:

– Приказчик им говорит: все деньги у барина. Пожалуйте туда. Пошли. Так и так, говорят, по постановлению Центрального Комитета, извольте выдать по красненькой на брата и ведро водки. Амбары все-таки мы, говорят, сожжем… И представь, Ева, все знакомые мужики и народ непьющий: вдруг разгулялись…

И нет гнева в словах княгини: привыкла она не удивляться. Пусть и к ней придут: не все ли ей равно? Давно уж презирает она политику. А пьяненький князь – либерал: несколько смущен, что отстал от века, не понимает хорошенько, что значит эс-эр. Однако и такого уважает.

Ева растопыривает юбку, «делает Веласкеса», по семейному выражению, и вальсирует, кокетничая с предками в тяжелых рамах. Останавливается среди зала и страстно поет:

Люблю тебя… Люблю тебя…
И ласки жду твоей.

– Расскажите, княгиня, как вы влюбились в князя.

– Это было давно, Ева. Я все забыла.

– Расскажите, княгинюшка.

– Ну, он увез меня, конечно…

– Значит: экспроприировал?

– Что? Что такое?

– Простите, дорогая княгиня. Я не знаю, что со мной. У меня все перепуталось в голове. Вот, кажется, Матвей розы несет. Матвей! Матвей! Что, ночью в сад нельзя ходить? В беседку – нельзя?

Люблю тебя… Люблю тебя…
И ласки жду твоей.

V