Том 1. Рассказы. Книга 1

В полусне он слышал, как громко кричал капитан, как топали матросы, как они тащили по палубе что-то большое и длинное…

Громкий разбойничий свист ветра, от которого дрогнули мачты, разбудил Баталина. Очнувшись, он заметил, несмотря на глубокий мрак, какую-то темную фигуру, которая сидела так же, как он, на свернутом канате, прижавшись к мачте. По-видимому, это была женщина, но Баталин не мог разглядеть ее лица.

А в темном море со стоном, как раненый зверь, металась буря, и казалось, что пароход идет боком и тяжело ныряет, и каждый раз, когда с высокого гребня он падал вниз, не верилось, что он опять поднимется и пойдет упрямо вперед, в черную даль.

Темная незнакомка едва касалась своим плечом плеча Баталина, как будто не замечая его. И Баталин не отодвигался прочь, и ему было приятно прикосновение этой женщины, хотя лица ее он не мог разглядеть.

Фонари, мелькавшие кое-где по борту и на мачтах, не могли побороть густого мрака, и казалось странным, что пароход идет куда-то, несмотря на это ночное бездорожье.

У Баталина слегка кружилась голова, и он не решался встать; ему хотелось опять задремать, опять увидеть Марию, как он видел ее во сне, в вагоне. Но образ ее побледнел – и что-то иное беспокоило его.

Наконец, он сосредоточился и понял, чье лицо его волнует. Он увидел совсем живое, милое и совсем доступное лицо, лицо Любови Григорьевны.

«Не она ли сидит рядом с ним? Не она ли касалась его плечом?»

Баталин оглянулся, но уже не было рядом соседки.

Он стал прислушиваться к свисту и стону ветра и ему показалось, что погода становится тише и не так темно вокруг.

Вот мимо пробежал матрос, и можно было увидеть глаза его и блестящие пуговицы на куртке.

Баталин встал и, пошатываясь, подошел к борту. Приятно было бы стоять в соленых брызгах.

Уже море стало светиться, и в небе сияли звезды.

На рассвете Баталин пошел к себе в каюту и крепко уснул молодым сном без мечтаний и сновидений.

Утром, когда он поднялся на палубу, там уже бродили пассажиры с утомленными глазами. Баталин старался угадать, кто сидел с ним ночью около мачты.

«Не эта ли блондинка? Или, быть может, вон та? Или, быть может, это была Любовь Григорьевна?»

Подумав об этом, Баталин тихо и радостно засмеялся. А когда он увидел, наконец, Любовь Григорьевну, он сказал ей:

– Как вы провели ночь? Вы не поднимались на палубу.

Но она ответила ему неопределенно:

– Благодарю вас, – и тотчас заговорила с какой-то пожилой дамой.

Непогода совсем утихла. Сияло море; сияло небо. Показался Ялтинский берег. Пароход описал полукруг и медленно подошел к пристани.

– А мы прямо в Кореиз, – говорил Таланов Баталину, нанимая четырехместную коляску, – поедемте с нами, право…

Баталин посмотрел вопросительно на Любовь Григорьевну.

Она улыбнулась ему и качнула головой.

Когда коляска быстро помчалась по приятной белой дороге, и Баталин увидел синее крымское небо и ослепительно белые каменные ограды; когда он почувствовал близость Любови Григорьевны, ему захотелось начать жить сначала, тихо смеяться и говорить о любви; захотелось оправдать и себя, и землю, и даже этот нарядный курортный Крым.

III

По узкой дороге ехали вдвоем Баталин и Любовь Григорьевна.

Баталину нравилось, что Любовь Григорьевна бросала на него робкие и вопросительные взгляды, когда лошадь не слушалась ее. Он приближался к Любови Григорьевне и учил ее держать поводья и невольно касался ее руки.

– Мой муж – прекрасный человек, и я по совести могу сказать, что люблю его, – говорила Любовь Григорьевна с тихой грустью. – Я живу с ним два года, и я научилась ценить в нем это чудесное добродушие и этот широкий размах его натуры. Не правда ли, даже в фигуре его есть что-то внушающее доверие? Я люблю слушать его в суде. Когда он говорит, все у него ясно и определенно, и ему веришь. Может быть, я потому так люблю его и умею ценить, что во мне нет этих качеств, я никогда ничего не знаю точно! И все мне кажется сомнительным и неясным. Да, да. Я люблю моего мужа. На него можно положиться, он самоуверенно и умно строит свою жизнь… Он смеется над моими мечтаниями и над моей верой. И мне жутко и холодно бывает, когда он смеется, но я знаю, что он умнее меня: мои фантазии бесплодны, и оправдывать их нельзя.

– Ах! Зачем рассуждать? – сказал Баталин. – Зачем? Вы любите вашего мужа. Прекрасно. Но зачем же строить целую теорию по этому поводу? Рассуждения убивают любовь. Когда я любил, все мне казалось нелогичным, и я радовался моему безумию. Любовь потому и прекрасна, что вместе с ней приходит в сердце чудо, и мы живем, как боги, и смеемся над маленьким человеческим разумом.

– Нет, нет. Я боюсь безумия; и не говорите мне, Валентин Александрович, о любви и чуде. Что такое? Что? У меня и так голова кружится, когда я смотрю на этот непонятный Божий мир. Мне приятно, что Сережа, мой муж, умеет все поставить на свое место. Это, говорит он, наука, это – романтизм, это – явление психопатологическое. Это так хорошо и спокойно.