Том 1. Рассказы. Книга 1

А метель свистела и выла, вздымала вихри, швыряла сверху ледяные зерна, сеяла мертвые посевы. И кто-то черный рыдал в тайге, вторя снеговой ведьме. И вдруг мне показалось, что луна закричала яростно из-за туч; и безумный вопль ее вернул меня к настоящему, к темному и жестокому хаосу.

И острое воспоминание пронзило сердце. И я побежал, спотыкаясь, уже не разбирая пути, наугад, во мрак.

Но вот утихла метель, и взошла снова кровавая луна. Я приближался к моей юрте, и сознание того, что там внутри лежит недвижно та, которую я любил, повергло меня в отчаяние. И когда я уже ступил на порог юрты, я вдруг услышал, что кто-то ходит за дверью. И были знакомы мне эти уверенные, но тихие шаги.

Я стал прислушиваться, затаив дыхание, и уже не было для меня ни малейшего сомнения, что это ходит в юрте она.

Как будто я пришел на край пропасти, и я понял, что одно неверное движение, и смерть станет передо мной лицом к лицу.

О, каким неизъяснимым холодом повеяло на меня, и пусть мудрость открывает нам истинную жизнь загробного мира, но слабое сердце наше боится синезвездного покрова и веянья прозрачной плоти.

И я в страхе бежал от юрты моей, где недавно лелеял мою таинственную любовь.

Метель покинула мою таежную равнину, и все, как ранее, застыло в могучем сне. И молчаливая тоска широко раскрыла свои темные крылья и вонзила свой орлиный взгляд в сердце пустыни.

О, милая сестра моя! Ты узнала все тайны, завещанные веками, и для тебя чудо уже не чудо, а знание. Но я, моя прекрасная, моя святая спутница, я страшусь твоего знания или – быть может – люблю страдание неведения.

Я много дней бродил вокруг моей юрты, не решаясь переступить порог. И каждый раз, когда я приближался к двери, шелест, шорох и непонятные шаги пугали меня.

И вновь в жестоком томлении я уходил в пустыню.

Я открою тебе, сестра, что я встретил жену мою в первый раз в тайге. И никто не был свидетелем нашего брака. Я встретил ее на третий день ее бегства из отдаленного заточения – утомленную и больную – и приютил у себя в юрте. И я полюбил ее, и она осталась жить со мною; но пришел страшный час моего кровавого безумия, и она погибла.

Никто не был свидетелем ее жизни со мной и ее брачной смерти. Никто не был свидетелем любви нашей.

И в дни ужаса, когда я узнал, что значит возмездие, и когда каждое движение моей души было отражением иного мира, я захотел увидеть человека, живого человека, подобного мне.

Но безгласна и пустынна была равнина, и рожденный в одиночестве вопль мой умирал одиноко, и звезды были холодны и бесстрастны, как молчание.

Так в падении моем я узнал всю глубину одиночества, но и тогда я не осмелился переступить порог моей юрты.

За этим порогом жил для меня иной мир, которого не был я достоин.

И я скитался по бесплодным равнинам, и мне хотелось выть, как волку, и вот однажды звериный вой вырвался из груди моей, и я упал на снежную пустошь в беспамятстве.

Не знаю, долго или нет лежал я так, побежденный смертью, но пришли, наконец, люди в мою пустыню и отнесли меня в юрту. И люди никого не нашли в моей юрте, и та нара, на которой лежало тело покойницы, была пуста.

Никто не был свидетелем брака моего, и потому никто не спрашивал о судьбе жены. И темное, и страшное, и тайное не стало явным.

И если бы даже я рассказал о моем преступлении и о событиях тогдашней моей жизни, никто не поверил бы мне, потому что даже настоящего имени своего жена мне не открыла.

Но ты, сестра моя, поверишь мне и поймешь меня. И самое страшное то, что я не знаю теперь, жива или мертва моя жена.

И где она? Бродит ли она по серым полям жизни, затаив в сердце оскорбленную любовь, или на иных тропах она идет среди теней от звезды до звезды.

Вот почему томление мое бесконечно. Вот почему даже здесь, в городе, я живу, как всем чужой.

И все чувствуют во мне начало смерти, и боятся меня и ненавидят.

Везде чудится мне шелест ее платья и шорох милых шагов. Иногда я бегу торопливо по улицам и площадям, чтобы взглянуть в лицо незнакомой женщины, потому что я все еще надеюсь встретить ту, которую я потерял в пустыне.

Как я люблю ее! И когда я кощунственно приближаюсь к другой женщине, внезапно отчаяние мною овладевает. Быть может, в этих каменных гробах Великого Города она томится где-нибудь. Быть может, сейчас, в этом доме, рядом, за глухонемой стеной она стоит в своем траурном платье, и лицо ее, как бывало раньше, серебрится в тихом сиянии и губы шепчут любовную молитву.

О, милая, где ты? Где?

Невеста

I

Торжественное открытие и освящение храма святого Никодима состоялось второго августа, а на другой день можно было увидеть виновника торжества, архитектора Валентина Александровича Баталина, на вокзале железной дороги: он уезжал из Петербурга в Крым.

«Слава Богу, знакомых нет», – думал Баталин, прислушиваясь к говору пассажиров.

Ему было приятно, что никто не напоминает ему о Петербурге, никто не поздравляет его и не восхищается его постройкой.

– Милая моя, а где же наш черный сак? – сказал полный господин, обращаясь к какой-то даме, по-видимому, жене.