Только лучшее

Трейси позвонила по просьбе Берни доктору Йоханссену, а сам он сообщил владельцам коттеджа в Стинсон-Бич, что освобождает его. Он больше не хотел сюда возвращаться, это было бы слишком больно. Неожиданно оказалось, что нужно решить множество мелких вопросов, но все это уже не имело значения. Представитель похоронного бюро долго распространялся по поводу выбора гроба, желает ли он заказать сосновый, или из красного дерева, или металлический, обшитый розовым материалом, или голубым, или зеленым… Да какая разница, черт побери! Ее нет. Всего три года, и все кончено, он ее потерял. Сердце Берни словно окаменело. Он побросал вещи Джил в ее сумку, вещи Алекса – в другую, выдвинул ящик, где хранились парики Лиз, и вдруг сел на кровать и заплакал. Казалось, он никогда не сможет остановиться. Он посмотрел на море, потом на небо и закричал:

– Почему, Господи, ну почему?

Ответа не было.

Кровать опустела. Лиз больше нет. Она ушла прошлой ночью, но перед этим поцеловала его и поблагодарила за жизнь, за их общего ребенка, и он, как ни старался, не сумел ее удержать.

Как только вещи были упакованы, Берни позвонил родителям. В Нью-Йорке было два часа дня, к телефону подошла мать. Там было жарко как в аду, даже кондиционер не помогал. Его родители собиралась в город на встречу с друзьями, и сначала Рут подумала, что это звонит кто-то из них, но услышав голос сына, поняла: что-то случилось.

– Я… звоню сообщить… – не в состоянии произнести эти слова, он заплакал, как ребенок. – Лиз… Ох, мама… Ее больше нет. Она умерла… этой ночью.

Берни замолчал, не силах говорить, и Рут, обливаясь слезами, выдавила:

– Мы сейчас же выезжаем… вылетим ближайшим рейсом.

Лу, стоявший рядом, все понял и, когда Рут позволила, взял у нее трубку:

– Сынок, держись, мы с тобой.

– Хорошо… я… – Берни не знал, что полагается говорить в такой ситуации, что делать. Ему хотелось только плакать, кричать, топать ногами, но что толку? Лиз никогда к нему не вернется. Никогда. – Я не могу…

Но он понимал, что должен держаться: у него двое детей, и о них нужно заботиться.

– Сынок, ты где? – Лу очень волновался за сына.

– Пока в Стинсон-Бич, – Берни глубоко вздохнул. Ему хотелось поскорее покинуть дом, где умерла Лиз. Он огляделся: слава богу, собирать больше нечего, вещи уже в машине. – Это случилось здесь.

– Ты один?

– Да. Я отправил детей домой с Трейси, а Лиз… ее недавно забрали, – он поперхнулся словами. Ее накрыли брезентом, накрыли с головой… При мысли об этом он почувствовал тошноту. – Мне пора. Надо обо всем позаботиться.

– Мы постараемся приехать уже сегодня вечером.

– Спасибо, папа.

У Лу сжалось сердце: Берни говорил, как маленький мальчик. Повесив трубку, он повернулся к жене. Рут беззвучно плакала. Он обнял ее, и по щекам его тоже полились слезы. Он плакал по своему мальчику, плакал от горя, которое обрушилось на его сына. Лиз была такой славной, они все ее любили.

Рут и Лу вылетели девятичасовым рейсом, а когда прилетели в Сан-Франциско, была уже полночь, но они все равно сразу же поехали по адресу, который им дал Берни.

Их сын сидел в зале прощания похоронного бюро. Гроб с телом его жены был закрыт. Если бы он смотрел на нее, то вообще был бы не в состоянии сидеть, даже так было тяжело. Все, кто приходил проститься с Лиз, давно разошлись по домам, в похоронном бюро остались только двое мужчин в строгих черных костюмах. Это они открыли чете Файнов дверь в час ночи, кода Рут и Лу приехали, забросив багаж в отель по дороге из аэропорта. Рут была во всем черном, а Лу, как и сын, в темно-сером костюме, белой рубашке и при черном галстуке. Берни словно резко постарел за эти несколько часов. Днем он ненадолго съездил домой к детям, потом вернулся сюда.

Берни отправил мать домой, чтобы утром, когда дети проснутся, она была там, а Лу заявил, что намерен остаться с ним здесь на всю ночь.

Они почти не разговаривали. Утром Берни поехал домой принять душ и переодеться, а отец – в отель. Мать уже готовила детям завтрак, а Трейси сидела на телефоне и обзванивала всех, чтобы сообщить время похорон. Пол Берман обещал быть в одиннадцать. По еврейской традиции Лиз хоронили в тот же день, в полдень.

Рут подобрала для Джил белое платье, а Алекса оставили дома с той же няней, которую иногда нанимала Лиз. Малыш не понимал, что происходит, и ковылял вокруг кухонного стола, повторяя «момм, момм, момм» – так он называл Лиз. Берни, увидев сына, опять заплакал. Рут похлопала его по руке и посоветовала ненадолго прилечь, но он отказался и подошел к Джил.

– Ну как ты, дорогая, в порядке?

Кто сейчас мог бы в порядке? Но спросить надо было. Берни и самому было худо, и она это знала. Всем им было тяжело и горько. Джил пожала плечами и вложила свою маленькую ручку в его ладонь. По крайней мере, они больше не спрашивают друг друга, почему это случилось с Лиз и с ними. Это уже произошло, и им придется с этим жить. Лиз больше нет, и она хотела, чтобы их жизнь продолжалась, в этом Берни не сомневался. Но как? В этом-то весь вопрос.