То было давно…

– Ну что, Вася, – говорят ему приятели. – Это дело просто так, по пьяной лавочке… Брось, поедем на тягу…

– Не могу, – говорит Кузнецов. – Такую историю Юрий устроил, что и не знаю… А что, пожалуй, не отложить ли, правда, сегодня?..

– Конечно, отложи, – говорят ему друзья-охотники. – Ты сейчас в таком состоянии находишься… Поди, посмотри на себя в зеркало: рожа красная, рот дутый, не годится…

Вася Кузнецов подошел к зеркалу, взглянул на себя, поправил рукой волосы и, обернувшись к нам, сказал:

– Ну ладно… А куда поедем?

– Поедемте в Кузьминки или Медведково. Там у Раёва мелколесье по буграм большое, наверное тяга есть. В Медведкове мельница старая, мельник – хороший человек; отец дьякон – знакомый мой. У меня всё припасено с собой: осетрина, балык, икра, копченый сиг, калачи. Хорошо, поедем.

– Да вот из-за этого Юрия, – говорит приятель Вася, – вчера я так расстроился, пришел домой, вынул из шкафа закуски и ем. Мне Ольга и говорит: «Что же это такое, ты же говеешь, а сам всю копченую колбасу съел…» А я и не видал, что ел. Вот ведь что делают со мной, подумайте… В такое время, не помня себя, колбасу ешь.

Едем на извозчиках в Медведково. У Крестовской заставы подряд стоят трактиры. Около извозчики, телеги, сани с дровами и бочками. Крестьяне хлопочут около, их лохматые лошаденки жуют сено. Вечернее солнце ласково освещает заставу, трактиры и уже оттаявшую землю. Голуби, куры клюют у лошадиных морд рассыпанный овес. За заставой ровное шоссе, и у деревни Ростокино мы сворачиваем влево по проселку, в лес. В нем белыми пятнами лежат тающие снега и радостно звенят малиновки.

У отца дьякона в Медведкове в доме уютно. Цветы на окнах, занавески розовые, чисто. На столе жареные караси, пойманные им в пруду, маринованная щука.

Василий Сергеевич рассказал отцу дьякону про случай с ним в кружке. Тот ему говорит:

– Обиды большой нет. Это, – говорит, – между приятелями бывает часто. «Дурак» – это так, сгоряча. Ежели бы «подлец» записал в книжку штрафную, ну, тогда дело другое – суд. А то что – это его отдельное мнение. Напиши ему туда же, в книжку: «сам дурак». И всё тут. И чего гневаться? Гнев – это самый смертный грех есть. Вот что.

– Верно, – согласился Василий Сергеевич.

Приятели выпивали и закусывали, а потом, вечером, пошли в Раёво на тягу. И отец дьякон с ними.

У бугра, где шло седое мелколесье, над которым погасали последние лучи зари, я увидел внизу сверкающую воду речки Чермянки и вспомнил, как на этой речке, в своей ранней юности, я с девочкой Татой босиком ходил по неглубокой воде, по песку и камушкам. Тата, как я был счастлив, бегая с тобой по зеленой траве берега!..

«Крр… крр», – послышалось вдали. И на потухшем небе передо мной из-за леса полетел вальдшнеп. «Не убивай его…» – как будто в моей душе сказала Тата. И аравийский гость пролетел, коркая, надо мной. Я далеко проводил его взглядом, и, когда он скрылся вдали, какая-то светлая грусть прошла по душе: Тата, Тата…

Весенний солнечный день. Утро румяное. А с семи холмов московских видны голубые дали…

Мостовые московские высохли, но кое-где на дровах у сараев, в саду лежат еще кучи рыхлого снега.

У Сухаревой башни много народу – грибной рынок. В больших бочках, стоящих на санях, привезены в Москву из деревни и сел грибы соленые: грузди, рыжики, волвянки, белянки, валуи, опята. Торговцы кучами носят на плечах сухие белые грибы, нанизанные на бечевки. В суточные щи с кислой капустой сухие грибы необходимы. А грибы маринованные – красноголовки подосиновые, березовые, опята маринованные – отдельно в банках. Хлопочут крестьяне, захватывая совками из бочек дары русские…

Рыжики со сметаной хороши. Это тебе совсем другое – не то что социализм!.. – говорит приятель мой, охотник Караулов, моему племяннику-студенту.

Тот сердито, с сожалением, посмотрел на Караулова и промолчал, а потом о Караулове отзывался: «Несознательный дурак…»

Мне видно из окна моей квартиры в Сущёве, как хозяин дома, Сергей Алексеевич Сергеев, сел у подъезда на собственную пролетку с женой и поехал в ворота. Пролетка запряжена вороным. Кухарка Авдотья, посмотрев в окно, сказала:

– Говеют. Ишь, поехали. А вечор он, хозяин, эта кота, которого вы любите, драл… вот драл… Он рыбу живую в Охотном купил, а кот-то всю ее за ночь сожрал.

– Жалко, – говорю, – хорош кот…

– Я его вам принесу ужо, пусть у вас погостит. Он его драл не за рыбу – что ему рыба, он богатей. А так, со зла, из-за ее… Жена, жена, а глаза у ей с заводом… Она на всех глаза пялит. Он ее из хору взял, певунья была, она от отца-матери еще четырнадцати лет сбежала, вот что.

– Откуда это ты, Авдотья, всё знаешь?