То было давно…

– Вот это дело, – обрадовался хозяин и сжал моему приятелю руку. – Хорошо это вы, – говорит, – придумали. Я сейчас поеду в управу.

– Вася, – говорю я приятелю, – трудно ведь это определить.

– Конечно, трудно, черт его определит, кто он, – отвечает Вася серьезно.

– Ну а отчего, – интересуюсь, – ты его не в управу благочиния послал?

– Тоже хороши вы, видно, много понимаете… Управа благочиния… Что вы, право, ведь это духовное ведомство – благочиние, а не гражданское. Там теперь, наверно, что делается – беда… Вы знаете, вы теперь можете в магометанство перейти, и никаких? А прежде – шалишь. Прежде это ссылка, куда Макар телят гоняет. А теперь заведите девушек хоть дюжину, спросят вас – что такое? Жёны, больше ничего… Свобода совести, понимаете? Вот это что. Надо понять, что делается… Да, вот вчера у «Яра» встретил Смирнова, руки пошли в уборную мыть. Смирнов говорит этому, который полотенце подает: «Ты знаешь, – говорит, – кто я?» Тот отвечает: «Как не знать, ваше степенство, мы всех именитых знаем…» А Смирнов, конечно, уж пьян, говорит ему: «Ошибаешься, любезный, я не ваше степенство, а председатель Автономной московской республики!..» Вот оно как… Вот и попробуйте определить, кто – что. Это непросто… Художникам, музыкантам, актерам можно как хочешь – у них фантазия трынь-брынь, а вот архитектору это не шутки… Ведь это – переворот! Это все равно что дом перевернуть. Где пол, потолок, вьюшки, форточки – неизвестно. Дверь нельзя открыть. Всё – кверх тормашки. Понимать надо. Тут смешного мало…

Тем временем подали хозяину вороного, и я увидел, как он сел в пролетку и, покачивая головой, вероятно от наплыва мыслей, поехал в управу. Я смотрел в окно и думал: «Вот хозяин, определи-ка его, кто он».

Вдруг вижу, идут ко мне по двору ученики. Пришли и приглашают меня на ночное заседание совместно с банщиками. «Что за история? – думаю. – Почему с банщиками? Потому, вероятно, что голые они, тело, что ли, писать?»

Но на совместное заседание с банщиками мне попасть не довелось, а когда я встретил хозяина, он показался мне рассерженным.

– Ну, – говорит, – был я в городской управе. Четверо меня расспрашивали, час-два. И какое свинство, подумаете… Эти четверо говорят мне: «Мы, – говорят, – не определяем. Это, – говорят, – дело не наше…» Не угодно ли – не определяют… «Почему же, – говорю я им, – вы меня слушали, – говорю, – два часа битых? Зачем?» – «Да так, – говорят, – очень интересно. Теперь все так. Все говорят. Очень даже хорошо послушать». Как вам это нравится! Нет… Еду в Петербург, в Думу! Там узнаю. Всё узнаю. Погодите… Узнаю в Петербурге – демократ я, или социал, или другое какое крыло.

На другой день хозяин мой действительно уехал в Петербург.

В саду подошел ко мне его кучер Петр. Посмотрев на меня, вздохнул и сказал:

– Заметил я, коды Александр Петрович на сером жеребце едет, завсегда веселый, а на вороном – на ж тебе, всегда сердитый. То ли, се ли, не в духах. И завсегда меня зачнет бранить. А я, признаться, вороного не люблю. Конечно, хотя и черный, а тварь Божия… Вот и суседу нравится. «Пущай, – говорит, – продаст мне вороного твой хозяин. Все равно отберем лошадей у них. Пущай лучше продаст скорей…»

Из Петербурга хозяин явился мрачнее тучи.

Встретил меня у ворот, на дворе, развел руками и, сняв с головы котелок, помахал им в воздухе.

– Э-эх, скажу вам, ну и лидеры… У всех был. У всех! Слушали. И не могут… К какой партии я подхожу, не могут определить… Э-эх и Россия, эх ты, Россия! – И, склоня голову, хозяин мой пошел в подъезд.

Стоящий рядом кучер Петр сказал:

– Это верно. От эдакого всего у кого хошь ум раскорячится…

Прошло много, много времени, и встретил я в Париже сухощавого и поседевшего человека. Большие серые глаза его были полны грусти. Худая желтая рука как-то робко мешала ложечкой кофе. Это был мой московский хозяин. Шумная парижская толпа спешила мимо.

– Дождик всё тут идет, – говорил хозяин глухо.

– А помните наш милый сад, – говорил я ему, – стол деревянный в саду, где вы пили чай, в Москве, на Третьей Мещанской, у Троицы-капельки?.. Помните?

Он пристально смотрел на меня серыми глазами.

– Помню. Капельки. Это ведь исстари… Кабак стоял там. Да, кабак. Там водку пили, а остаток из чарок, капельки-то, собирал кабатчик. Вот на эти капельки он и построил храм-то. Да, построил. А я, я-то… Всё потерял… всё отняли. Всё до капельки. Теперь один тут. Вот.

– Ну а нашли вы, к какому крылу пристать? – попробовал я рассеять его шуткой. – Определили вас наконец?

– Нет. Трудненько это, не определили… Вертели меня, правда, вертели, а определить не могли нипочем. Один очень старался. Полтора года со мной спорил. Даже глаз у него ушел под лоб. Рот скосило. А не мог. – И на лице старика, хозяина моего, показалась довольная улыбка.

Чертополох

Помню, давно я слышал, в какой-то оперетке пели:

Что посеешь, что посеешь,
То пожнешь.
И по той дорожке смело
Ты до цели добредешь.