То было давно…

Это верно. Крестьяне сеяли хлеб. Долгое время сеяли и много. Хлеб этот ели и мы. И не одни мы, а и иные страны. А вот у забора, у моего сарая, у крыльца, сам по себе, несеяный, рос такой большелистый лопух-чертополох. Цвел он такими колючими шишами, и приятели мои в ночное время к августу попадали в чертополох, который застревал на штанах своими колючками. Трудно было отдирать, так сильно вцеплялся чертополох.

Сердились приятели.

За каким чертом растет этот чертополох? И кто его посеял?

Вот Василий Сергеич в теплую звездную ночь вышел с террасы моего деревенского дома, хотел полежать на травке, помечтать, посчитать звезды – и попал в чертополох, который ему вцепился в бороду и в голову. Рассердился он ужасно на всех и почему-то даже на правительство.

Хорошо, что доктор, Иван Иваныч, надев очки, вытаскивал пинцетом впившиеся в голову колючки чертополоха.

А Василий Сергеич несмолкаемо бранился и говорил:

– Вот всё так у нас. Чертополох. И никто не обращает внимания. А он всё разрастается. И никто не смотрит. Урядники не смотрят, скажут – не их дело, а надо косить его, уничтожать, а то вся Россия чертополохом зарастет.

– Да, это верно, – сказал Коля Курин. – Это скверная штука. Черт его знает, как он впивается, не отдерешь.

– Хорошо, что в ухо не попало еще, – сказал доктор Иван Иваныч, – а то в мозг проникнет, тогда уж верно, что завираться начнешь.

– Мне-то раз попало в ухо, – скромно сказал Коля Курин.

– Вот непременно Кольке попало, – подхватил охотник Караулов. – Особенно в политике завирается. Должно быть, у него застряло в мозгах.

– Ну уж извините, ничего не застряло. Я, брат, университет кончил. Я-то побольше вас понимаю. Оттого-то мы называемся интеллигенцией.

– Скажи, голубчик Коля, – спросил я, – ты сказал, что тебе попало. Ведь эта зацепка в чертополохе такая привязчивая. Вон к штанам пристанет – насилу отцепишь. Как попало тебе? Да еще в ухо?

– Помню, вот в такой августовский вечер, – говорил Коля, – пробирался я на дачи в Кунцеве. Уж было поздно и темно. Пробирался к хорошенькой такой говорливой брюнеточке. Помню, был я в нее влюблен. Шел у частокола загородочками и добрался. Вижу, лампа светится на терраске. Так интимно, хорошо. Зашел на деревянную террасу дачи к ней. Она сидит за столом у лампы и книжку читает, Тургенева. Как увидела она меня, встала и руками всплеснула:

– Что с вами, посмотрите на панталоны. Вы весь в чертополохе.

Я посмотрел, действительно, вижу – как же я так попал?

И так мне сделалось неприятно, но говорю:

– Пустяки это.

А она говорит:

– Нет, нет. Я боюсь, не подходите ко мне. Они и в меня вцепятся. Это чертополох.

И всё чудное свидание на даче в тихую ночь полетело в тартарары.

– Ничего, – говорил я ей.

А она говорила:

– Нет, чего. Вы в чертополох попали.

Простите, любезный читатель мой, что я пишу такие несерьезные вещи. А всё же скажу, что так мало нужно, чтобы расстроились чувства и разлучились сердца, потухла любовь. Поэты наши воспевали природу, весну, песнь соловьиную, а про чертополох – ни гугу. Не нравился. А он в жизни нашей приносил и принес большие неприятности.

– Постой, Коля, ведь ты сказал, в ухо тебе попал чертополох-то?

– Попал, – сказал Коля, – долго болело. Шум ужасный в голове, только я спичкой вытащил, выковырял его из уха.

– Еще осталось, должно быть, – сказал со стороны Караулов.

– Осталось, – подтвердил Сахновский.

– Это почему же, позвольте вас спросить?

– Завираешься часто, – ответил хладнокровно Юрий.

– А если попадет в ухо, то это может кончиться скверно, – сказал Иван Иваныч.

– Ну, полно пугать-то, – сердился Василий Сергеич. – Ты лучше выпей вот коньяку.

И всё так шло ничего. Благополучно. Но ночью Василий Сергеич разбудил всех и говорил, мигая, что у него что-то в голове такое начинается, что не попал ли ему чертополох в уши:

– Всё политика в голову лезет, просто как у всех в Москве моих знакомых. Те все про освободительное движение говорят. И оно мне тоже в голову лезет. У меня этого прежде не было. Ванька, – сказал он доктору, – посмотри, пожалуйста, в правое ухо. Что-то у меня свербит.

Доктор Иван Иваныч поставил к лицу Василия Сергеича лампу, вынул из ручного чемодана круглое зеркало, пристроил его к себе на глаза. Долго смотрел в ухо Василия Сергеича и сказал:

– Есть!

Взял пинцет и вытащил из уха соринку чертополоха. Потом прочищал ухо ватой.

Василий Сергеич был расстроен, говорил:

– Что это у вас, Константин Алексеич, этакая дрянь разрослась? Черт меня угораздил лечь на траву.

Приятели успокаивали Василия Сергеича. Говорили: «Обойдется». Для бодрости выпили коньячку с чаем.

Утром Василий Сергеич проснулся рано.

Иван Иваныч сел около.

– Ну что, – слышу я из соседней комнаты, – как себя чувствуете? Спали?

– Да, спал, – отвечал приятель Вася.

– Ну а освободительное движение в голову не лезет?

– Нет, – говорит, – ничего не лезет.

– Это хорошо. Это, значит, не попало. Я вытащил.

Утром пошли на охоту. Устали, хотели присесть. Вижу, Василий Сергеич осматривает место и, видимо, побаивается, нет ли чертополоха. А Иван Иваныч говорит: