То было давно…

Я пишу ночью это воспоминание. А на башне бьют часы бегущего времени. Много погибло. Много тайн утаили. И уйдет в историю страшная сказка страны моей родной. И история поведает всю ту правду, которую прокричали. И только.

Но мне однажды сказал один бродяга-монах, что правда живет в высоких алтарях чести, и не всем дано уразуметь ее.

Мертвецкая

…Бегут воспоминания. В их тайне есть неразгаданное волнение. И печально и глухо спрашивает душа – зачем, зачем так было?

Москва. Зал Благородного собрания. Блестят огнями люстры. Мне девятнадцать лет, кругом меня – юность. Гремит оркестр. Дирижер кричит: «Гран-рон!»[9] Ее рука держит крепко мою руку. Мы летим в толпе из одной залы в другую. Всюду смех, ленты котильона кружатся в движении танца. Она мне сказала, что ее зовут Тата. Маленький рот, темные глаза, черные брови.

Она говорит мне:

– Здесь есть мертвецкая.

– Как?

– Уверяю вас…

– Пойдемте.

И вот мы наверху, на хорах. Слышно откуда-то пение, крик, смех, гам. Открыли дверь, пахнуло табачным дымом, парами пива. Слабый свет газовых рожков освещал огромный зал. Силуэты людей, как бы в облаках, махали руками, обнимались, плясали. И это отражалось на полу, как в пруде: пол был залит вином и пивом.

А на столе стояла девушка с остриженными волосами. Она бойко и визгливо пела:

Возле речки, возле моста,
Возле речки, возле моста,
Школа земская стояла.
Да упала!

Девица взвизгнула:

Порешили эту школу,
Порешили эту школу закрыть!
Вместо школы, вместо школы
Кабак открыть!

Ко мне обернулся студент. Он был пьяный, весь мокрый. Взял меня за рубашку у горла, тряхнул длинными волосами и, глядя на Тату, скрипя зубами, заговорил с надрывом:

– «Выдь на Волгу: чей стон раздается… Этот стон у нас песней зовется…» Стон зовется… Я покажу…

– Трифоновский! – кричит кто-то. – Иди, черт, сюда.

Студент отошел и у бочек, выпивая пиво, обнявшись с кем-то, запел:

Выпьем мы за того,
Кто «Что делать?» писал,
За его идеал…

– Я боюсь, – говорит Тата. – Здесь все пьяные…

Я проводил Тату к ее матери. Это была женщина с большими замученными глазами, худая и высокая.

– Напрасно вы повели ее туда, – недовольно сказала она мне о мертвецкой.

– Я сам в первый раз был в мертвецкой.

– Вы студент?

– Нет, – говорю, – художник.

– А, это другое дело… Вы еще очень молоды… Послушайте, знайте же, что в мертвецкой покойный сын мой очень пострадал.

– Пострадал?

– Там есть люди, которые подслушивают, что говорят пьяные студенты…

Она взяла у меня мой адрес.

Тата просто сказала:

– Приходите поскорей.

Я проводил до подъезда новых знакомых и вернулся в мертвецкую.

Черт знает, что делается, действительно, мертвецкая. На полу так налито пивом, что я промочил ноги. Много пьяных валяются у столов. Гам, крик, песни висят в воздухе. «Гаудеамус» переплетается с «Дубинушкой». Один студент орет: «Плачет белой кровью о прошедших днях!..»

Ловкая дама, взобравшись на стол, бойко запела:

Милый Саша, плоха на небе участь наша,
А если подданных ты любишь,
Богатством всех ты их погубишь.
А если хочешь в рай ввести,
То по миру их всех пусти.

– Браво, браво! – закричали кругом.

Бойкая барыня заметила меня… Спрыгнула со стола и, закурив папиросу, подошла ко мне и сказала:

– Какой красавец.

Села рядом.

– Хороший голос у вас, – сказал я.

Она смотрела мне прямо в глаза острыми карими глазками. Была она много старше меня.

– Вам нравится, как я пою? Я рада. Ну правда, какой вы красивый. Вы за народ?

– За какой народ?

– Как странно. Вы студент?

– Нет, архитектор.

– Архитектор? – повторила она, как будто не совсем довольная.

Встала и бойко пошла к бочкам, в толпу студентов.

В дверях мертвецкой меня остановил здоровый пьяный парень. Он взял меня под руки и заговорил:

– В голове, брат, столько идей, ужас… Поедем к девкам… Я тебе все расскажу. Я, брат, страдаю общей идеей, хочу помочь человечеству, а мне не дают. У тебя деньги есть?

– Мало.

– А сколько?

– Шесть гривен.

– А я-то как же, мне домой доехать надо… Завтра надо есть… – Он смерил меня пьяными и дерзкими глазами. – Ступай к черту, – сказал он. – Тупая личность. Ну, давай полтинник.

– Не могу, вот двугривенный.

Он взял двугривенный и сказал:

– Помни, ты нечаевцу дал.

Простившись с нечаевцем, я в гардеробе дал номер и стал одеваться. Около меня остановилась певица с карими глазками:

– Проводите меня, пожалуйста, молодой человек.

Помню, мне не очень хотелось провожать эту даму.

– А что же вы будете строить, когда кончите курсы? – спросила она меня на улице.

– Тюрьмы и остроги, – ответил я нарочно.

– С вами прямо нельзя говорить.

Мы идем Самотекой. Поворачиваем вправо.

– Вот я и пришла, – говорит она. – Хотите зайти ко мне? Я вам дам последние номера «Земли и Воли».

– Благодарю… Мне больше нравится в Москве, чем в Сибири.