Титан

И вдруг заметил примелькавшееся, позабытое: накрытую колпаком печатную машинку, молчавшую уже много лет.

Он снял колпак, сел и положил пальцы на клавиши, закрыв глаза.

И она, наперсница, служанка, заговорила.

Он чувствовал тонкое, муравьиное покалывание в чутких подушечках пальцев. Машинка умирала вслед за хозяйкой, становясь просто вещью, металлом, и рычажки забились, задергались в агонии под его пальцами, выстучали на бумаге сквозь высохшую печатную ленту призрачные, теневые буквы:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Он всмотрелся в них, будто обозревал их с высоты, и различил, что буквы сложены из женских и мужских тел, облаченных в белые майки, трусы, трико, составленных друг с другом, как черточки ребуса.

Из тел гимнастов, что застыли и стоят, сцепившись в напряжении всех мускулов, на бугристой брусчатке Красной площади.

Он видел их как Верховный Зритель, находящийся на Мавзолее. Это ему, Верховному, они жертвовали молодые тела, становясь сакральной здравицей.

Рокочут приливы марша. Движутся колонны парада.

А фраза – стоит, и нет уже тел, есть только буквы:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

И все-таки он различает, угадывает острым зрением одно, самое маленькое, изогнутое полумесяцем тело: черточку над Й. Типографский знак бреве. Помнит его по наборной кассе подпольной типографии.

Девочка – перышко.

Девочка – лепесток.

Это он, Верховный, спас ее, хотя и не отдавал такого приказа.

Спас потому, что он не любит опечаток. И это все очень хорошо знают. Он научил.

Ее, девочку-бреве, уже взяли. Уже выбили зубы на допросе, выпытывая о троцкистском студенческом кружке. Но тут-то и выяснилось, что нет замены. Нет второй бреве, дублера, которая тоже отрепетировала бы все как положено. Есть другие гимнастки, но их на вытянутых руках нужное время не удержать.

И выходит, слово СОВЕТСКИЙ – будет без черточки над И.

Тогда кто-то смышленый там, внизу, приказал ее, девочку-бреве, освободить. А следователя, наоборот, посадить. И вот она лежит в высоте на мужских руках, сглатывая кровь.

Она – и вправду бреве. Точно такая, как нужно.

Он доволен.

Он смотрит в будущее и видит: всех их, людей-букв, не станет. Сгорят, как спички. А девочка-бреве уцелеет, единственная. Потому что другие не могут до конца превратиться в буквы.

А она, страждущая, – может. Она – сугубый знак.

Она сумела.

И он вознаградит.

Подарит ей долгую жизнь и верное служение.

Иванов отнял пальцы от клавиш, но было уже поздно.

Он, не желая того, узнал все, что было отпечатано ими.

Лингвистические экспертизы антисоветских документов.

Лингвистические разборы анонимок, листовок, перехваченных почтовым контролем писем.

Все бабушкины труды.

Он сидит на балконе, слыша, как шурудится в ветвях неугомонная белка, – не спят они, что ли, ночью?

Луна ушла, и декабрьская тьма скрыла собор. На улицах ни звука, только протарахтит мопед припозднившегося доставщика пиццы.

Позади, в комнате, стоит на особом, только ей принадлежащем, столе красная печатная машинка.

Он подойдет, ударит легко пальцем по клавише, и на белейшей бумаге появится:

Й

Ныне ночь светла

Вечернее светлое небо распахнулось, вывернулось, распростерло змеящиеся коридоры, занавеси небывалого света, лимонного, фиолетового, травяно-зеленого, аквамаринового: призрачней радуги, странней, иллюзорней, чем мираж.

Будто иной мир пролился, просквозил в наш, завис в нем, сохраняя форму и медленно растворяясь: диковинные воздушные молоки, жемчужные покровы, одушевленные туманы с той стороны неба, колонии облачных кораллов.

Сияющие покровы тяжелели, мутнели, соединяясь со здешним веществом, прорастая в нем; зачатие и рождение одновременно, мучительное сопряжение миров, от которого возникает в нашем никому не принадлежащая, как бы безродная материя призрачности, которую ищут безвидные и бесплотные призраки и духи, чтобы облечь себя в нее.

Небо выгнулось, приникнув к скудным почвам Севера: пустынным серым побережьям ледовитых морей, лимонно-желтым от ягеля холмистым тундрам, зеленым лиственничным сопкам. Сияние сошло с высот – в землю, камень и воду, в плоть дерев.

В тех краях горят во множестве желтые газовые факелы, исходящие из высоких труб, бессмысленно освещают полярный день и полярную ночь: так выжигают попутный газ при добыче нефти.

И тысячи факелов одновременно почти угасли – и наново вспыхнули, только пламя их было цвета сияния.

Замерли рабочие на качалках и на буровых, слыша, как колотится, молотится под землей давление, рвется наверх шайтан, который сорвет все вентили и аварийные запоры; и земля отворилась.

Рыдала тундра всеми ручьями, и плакали безропотные северные олени, и бежали пастухи к правнучкам и правнукам прежних шаманов, дабы узнать, что за духи исходят из земли.

Радиостанции Севморпути ловили в эфире чьи-то блуждающие голоса, сотни голосов на разных языках, скользящие по всем диапазонам; второй помощник на мостике ледокола, что вел караван мимо острова Неупокоева, увидел стаю странных птиц прямо по курсу, что летели не клином, а чередой.