Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Любопытна для думающего воспитателя глава, посвященная интернатской любви. Автор означает ее так: соединение жалости, томления, неясного пробуждения духа. Так вот о жалости. Всякий ребенок, даже бесслезно проживший свою одинокую детскую жизнь, сызнова научается различать все самые тонкие оттенки чувств и поступков. Он остро чувствует слабость, недоброту, завистливость, несправедливость. А еще точнее и чутче он улавливает такое важное чувство или сказать точнее — состояние, как беззащитность. Сам привыкший сплошь и рядом быть беззащитным — хотя такая привычка противоестественна, он остро чувствует беззащитность другого, никогда не смеется в минуту проявления слабости. Не старается уязвить, эту слабость заметив и разглядев. Собственно, духовная биография любого человека складывается из отдельных разрозненных фактов сочувствия и сопереживания, как бы связанных между собою крепкой внутренней нитью. Нравственная биография человека не сплошная вышивка, это клочковатые, разрозненные факты.

История любви к Лене состоит тоже из таких клочковатых, но болезненно щемящих фактов. Вот наш герой видит ее идущей с маленькой сестренкой, всего-то на три года моложе ее. Вот он видит ее в столовой рядом все с той же сестренкой; Лена усадила девочку на свое место, кормит ее и внимательно смотрит, как она ест. И в этой пугающей взрослости, в этой непривычной ответственности одного маленького существа за другое существо, еще меньшее, видит наш герой нечто важное, цепляющее его душу и сердце. Так рождается жалость. А вспомним Пастернака: «Мирами правит жалость…»

Нас многие годы воспитывали на лжетеории, что жалость унижает человека. Жалость не может унизить. Жалость вызывает сострадание. А сострадание подводит всякого человека к действенному сочувствию, к желанию и стремлению оказать помощь поступком, словом. Жалость отворяет ворота человеческой души, его сердца навстречу тому, кто этой жалостью отмечен.

Что же может быть более плодотворным, нежели жалость подростка, почти юноши, к девочке, которая младше его и у которой есть подзащитное существо — ее маленькая сестра. Выстраивается своеобразная психологическая лесенка. Подросток жалеет девочку за то, что она жалеет свою младшую сестренку. Нет ли в этом благородства? И как далека эта ступенька сочувствующих, жаждущих понять, поддержать, полюбить друг друга от мнимой метафоры об унижающей жалости.

Нет, жалость — это чувство, которое надобно культивировать. Особенно там, где дети живут на пределе своих чувств. Испытав горе, лишение семьи, испытав жестокость матери, близких, отчуждение воспитателя, ребята привыкают к состоянию духовного дискомфорта. Человек, пребывающий в боли, перестает эту боль чувствовать. Возникает порог, за которым все остальное не имеет значения. Вот почему так важно всякого исстрадавшегося ребенка возвратить к его первоначальным чувствованиям, к такой культуре чувств, которая необходима любому человеку. Самое опасное, к чему можем прийти, — это полное бесчувствие, своеобразная анестезия чувства справедливости.

Растущему существу это особо опасно, ибо такой человек способен на все. А возвращение к сочувствию, к состраданию, к сопереживанию — это возвращение к человечности. Первым шагом, от которого мы не имеем права пренебрежительно отворачиваться, и может стать чувство жалости к младшему, к меньшему, к слабому.

Настоящий педагог знает не только настоящее своего воспитанника, но и то, чем он жив даже и тогда, когда ушел из интерната. Хотя Пряхин автобиографичен, он, безусловно, подводит педагога к этой мысли об ответственности за последетское существование воспитанника. К сожалению, эти связи часто и слишком быстро утрачиваются. К сожалению, в детских домах и школах-интернатах еще слабо работает система, по которой каждый воспитанник был бы в поле зрения его вчерашних учителей, когда каждый, кто добился не каких-то выдающихся результатов, а самого обыкновенного — устройства собственной судьбы, мог бы быть примером и для тех младших, кто растет в этом доме.

История Сергея Гусева, особенно история его влюбленности в Лену, дает много пищи душе и сердцу истинного педагога. Здесь и переживание, и сочувствие, и грустное, горькое чувство невозможности помочь в таком деликатном деле, как взаимность или нелюбовь двоих людей.

Как бы в параллель истории любви Сергея Гусева в повести красной нитью, важным ее сюжетным стержнем проходит история Учителя. Человек высокой судьбы, даже судьбы героической, скромный, больной военными, видать, еще хворями, он совершает, казалось бы, необъяснимый поступок: бросает жену, учительницу, и дочь и уезжает с поварихой тетей Шурой в далекую северную деревню. Лишь один раз он как бы возникает на горизонте сознания своих бывших воспитанников — присылает Сергею короткое письмецо с просьбой не забыть зайти к учительнице Кате, его бывшей воспитаннице, которая привезла Сергея когда-то в интернат.