Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

— Что приуныли? Садимся за уроки? — и направляюсь к своему традиционному месту.

Дружный вопль:

— Вы остаетесь?!

— Эстесна. Наколка — друг чекиста! — острит Надюха и заливисто хохочет.

Очень приятный смех у девочки — и что это меня так раздражал раньше?

— Ур-ра!!!

И хохочут, и рыдают в дюжину глоток и голосов. Спало нервное напряжение. А на меня какая-то уверенность нашла. Что ж — не так уж все плохо; по крайней мере — появилась определенность.

Сидим, готовим уроки. Стук в дверь.

— Входите.

— Дайте заявление… Хочу себя вычеркнуть.

— А что ж сразу, Игорь?

— Сказали, что если вы уйдете, домой будут пускать сколько хочешь… Чтоб мы вас довели и вы обиделись чтоб…

— Ну ладно… Садись за уроки.

— Угу.

Снова стук. На этот раз Ханурик.

— Можно?

— Что — можно?

— Себя вычеркнуть.

— А раньше что думал?

— Так я не понял, что за объявление, — с жаром начал он. — Я все про того голубя думал…

— Какого голубя?

— А который разбился.

— Так это Сокол был.

— Наверно, сокол. Все равно жалко… А зачем вы про это рассказали? Вы что думаете — мы как эти змеи? То есть ужи? — Задумался. — Это Мамочка змей. Гад ползучий. А я б как голубь. То есть сокол. — Глаза его затуманились. — А если б он в море прыгнул — тогда б не разбился?

— Нет, милый Олег. В том-то и дело — он знал наверняка, что погибнет. Такова плата. Еще немного свободного полета — и смерть…

— Все-таки зря поспешил. Лучше б в море. А может, другой вариант есть?

— Какой вариант?

— Ну вы ж рассказывали, что писатели часто пишут много вариантов, потому выбирают, какой лучше.

— Этот случай — без вариантов…

После самоподготовки выхожу из отрядной. Сидят, голубчики! Прохожу мимо. Кто-то бросил вслед:

— Скоро уйдет? Сказала, если подпишем, уйдет.

Оборачиваюсь.

— Нет, не говорила этого. Просто хотела выяснить, насколько далеко зашли наши разногласия.

Тут Надюха вездесущая отпустила непечатную остроту про тех, кто недоволен:

— Уймись, родная! Утомляешь в больших дозах! — парирует Бельчиков.

— Куда ж нам теперь? — «Оппозиция» озадаченно уставилась на меня.

— Вот соберем после ужина совет и решим. А вам потом решение сообщим…

Обсуждать долго было нечего — решение принято единогласно: «За неподчинение уставу отряда исключить на срок…»

Пригласили изгнанников.

— Будем голосовать за решение всем отрядом. Кто против?

— Согласны!

Только приступили к пересчету голосов, как в отрядную, аки фурия, ворвалась Людмила Семеновна.

— Что тут у вас происходит?! Все митингуете?

— А у нас революция — латиноамериканский вариант, — важно поясняет Беев.

— Революционер фиговый… — фыркает Надюха.

— А ты вааще иди в спецуху!

— А по оси абсцисс слабо?..

От имени саботажников слово взял Бельчиков.

— Что не нравится? А все! Может, мы не хотим, как в казарме!

— Во-во! Мы свободные личности! И чего это вы нас притесняете, как будто мы вам нанялись?

— Заткнись, Бей! А то по личности схлопочешь!

— Это еще надо посмотреть, кто чего схлопочет.

Видя, что дискуссия утрачивает мирный характер и грозит в любой момент перейти в «базар», Кира объявляет прения закрытыми.

За исключение из отряда проголосовали все девочки; двое воздержались — Огурец и Игорь Жигалов. Исключали не навечно — в любой день можно было прийти на совет и попроситься в отряд.

Жизнь вошла в прежнее русло. Все шло своим чередом в нашем «девичьем» отряде. И Огурец и Ханурик из солидарности опять присоединились к мальчишкам… На совет никто не приходил.

В первые дни свобода их радовала — никто над душой не висит: уроки можно не делать, в школу можно не ходить, в спальнях не убирать — все равно никто не проверяет.

Но бегать вскоре расхотелось. Вот и сидели на диванах, лениво ждали очередной кормежки. И еще чего-то. А чего? Знали ли сами?

Девчонки наоборот — вдруг сделались такие внимательные, послушные. Сплотились вокруг меня, как в минуту наибольшей опасности. Одну не оставляли ни при каких обстоятельствах. Обязательно кто-нибудь рядом. График, что ли, установили?..

Сидя на самоподготовке и глядя на их склоненные лохмокудрые головушки, я думала о превратностях воспитательской судьбы.

Вот, казалось бы, для мальчишек сделано все, и даже больше. Так ведь предали! И даже рука не дрогнула подписать мне приговор… А девчонки, которыми я и вполсилы не занималась, считая их взрослыми и живущими своей далекой от меня жизнью рано заневестившихся скороспелок, теперь вот буквально спасали меня. Ведь если бы они взяли сторону мальчишек, то и проблемы бы не стало… Потому что не стало бы первого отряда, так как его воспитателя уволили бы.

Это был тот момент, когда отчаянная борьба за безнадежное (как тогда уже всем казалось) дело была необходима. И необходима для тех в первую очередь, во имя кого велась эта борьба.

Воспитанникам надо было преподать урок стойкости. Научить их идти до конца даже тогда, когда конец этот и не венчается победой.

«Честные ошибки энтузиаста». У кого-то я прочла: когда оступается такой человек — это не страшно. Он падает вперед. Он может разбить в кровь лицо… Но если найдет в себе силы встать — пойдет дальше. И те, кто идет за ним, на этом месте уже не оступятся…

Это падение на дорогу.