Так, теперь в банкомат. У меня есть всякие обязательства. Пока тебя разрывают между Россией и Европой… ты все еще тут, на своем пятачке, ты все еще должен что-то делать, оставаться собой и за каждый поступок отвечать.
Снег, ветер… Ну и погодка! А кто-то сейчас стоит перед российским посольством на Пикк с плакатами –
Опять афиша! Все еще попадаются… Сорвал, скомкал, яростно запихал в урну. Люди смотрели на меня как на сумасшедшего. Ну и смотрите. Все равно. Я шел и улыбался.
Люди, люди… Чем ближе рынок, тем гуще. Супермаркет. Оптика. Аптека. Сколько можно разрываться? Сколько можно? Тянут – одни в одну сторону, другие в другую. Русский писатель… Эстонский писатель… Нет, не эстонский. И не русский… Нет такого русского писателя. Не знаем. Вот вам ваша культура.
Рынок. Скамьи. Цветочный магазин. Знакомые рожи алкоголиков – упаковщики, разделыватели туш, кто-то на фарше, кто-то на удобрении и так далее – живые зомби, один пузырек на троих. Скорей мимо них!
Входим в почтовое отделение. Банкоматы. Тепло. Передо мной четыре человека. Тоже хотят внести. Мнутся, перешептываются.
– Никто не хочет снимать – все только вносят.
– Да, да, постоянно кормят проклятые автоматы.
– Что за жизнь!
– Вопрос: откуда люди деньги берут?
Подождем. А эти двое эстонцев, в них есть что-то знакомое. Нет, показалось…
Нет, если бы издатели хоть что-то платили… Да скорее рак на горе… Триста пятьдесят евро… мой журавлиный клин над Москвой…
Нет, знакомые лица. Этот щетинистый кот. Еще разок. Да, где-то я его… Ну-ка… А его бабища… Ой, не может быть! Бегемотиха! Приветик из детства. Толстуха из окна на втором этаже на улице Калеви. Она. А это с ней не ее сынок? Этот старый сморчок! Да! Она выглядит лучше его. Что они тут делают? Продали свою хату в Каламая? Наверняка. В Каламая теперь одни хипстеры. Зелень, деревянные дома. Не жизнь, а фэнтези. Таким, как эти, там нечего делать. Небось что-нибудь выгадали. Двушка там не чета двушке здесь. Конечно, выгадали. По ее морде видно: свой кусок не упустит. Этот лох без нее пропал бы. Кем он работает, интересно? В подвальной мастерской ставит обувные набойки? Что-нибудь такое. Единственный раз, когда он может прикоснуться к женщине, – потрогать сапоги, сделать набойку, подклеить и зажать в тисках. Вот и вся женщина.
Они внесли свои деньги и за что-то там расплатились. Пошли. Наконец-то. Едва переваливаясь. Вышли. Тум. Тум. Она – бетонная свая. Он – старый желтенький рублик. Свен его звали? Нет. Ушли. Стало легче. Аллар? Нет. Какое-то совсем простое. Меэлис, Маргус, Индрек, Вахур… Не, не подходит. Тоомас? Нет. Он так истрепался – ни одно имя не пристанет. Черт. Стал забывать. Года на четыре старше. У него рано начали расти волосы на груди. Желтые кривые клыки. Хватал за майку, и в морду сразу. Непредсказуемый был. Плевался из трубочек, швырялся яйцами. Сколько энергии! Жаловались. Бегемотиха:
Ну вот, подошла моя очередь кормить гребаный аппарат. Достаю деньги: пять купюр по десять евро. Загоняю их в банкомат. Проглатывает без помех. Хорошо. Достаю следующую, менее хрустящую порцию. Четыре по двадцать. За спиной старый черт и какая-то кочерга. Вздыхают… Двадцатки вошли. Отлично. Еще десятки. Ах, какой глубокий вздох за спиной! Сейчас, сейчас… Толстая пачка, пересчитываю…
– Ох, ох… – вздыхает кочерга.
– Да… – и старый черт туда же, – эх-хе-хе…