Театр ужасов

Чем ближе я подбегал, тем ясней становилось, что выл человек, ребенок. Издалека казалось, что выло животное, скулило и захлебывалось, но можно было подумать, что в отдалении, на лесопилке, сломалась пила или пилят какое-то странное дерево, которое плачет. Вскоре стало совершенно понятно, что выл пацан сквоттеров. Он сидел в люльке на самом верху Чертова колеса и плакал. Он не звал на помощь. Ему было стыдно, что он опозорился, и вой его был больше от стыда и отчаяния, нежели от ужаса. Он сумел влезть наверх, он всем доказал, что он – крутой, настоящий мужик, даже круче всех остальных, самый крутой верхолаз в поселке, но вот слезть он уже не мог, его парализовал страх высоты.

Дети внизу стояли напуганные, они сообщили его матери. Она жутко материлась поначалу, а потом притихла, увидев, сколько народу собралось, и все серьезные. Стояла в нерешительности, рот прикрыв, и слезы выпускала, смотрела на людей, трезвела и спрашивала: «А что делать-то?.. он, что, не слезет?.. не слезет сам?.. а что тогда делать?.. как же он там будет… всю ночь…» Она думала, что колесо можно запустить, люльку подогнать и мальчишка слезет. Кто-то ее обнадежил, мол, дело только за малым: залить бензин, маслом помазать – и оно пойдет…

– Глупцы, замолчите вы, раз ничего не смыслите! – накричал на них Кустарь. – Колесо давно мертвое. Оно насмерть заржавело. Его не запустишь. Ни через месяц, ни через год. Спасателей надо звать!

Но спасателей звать никто не хотел. Однорукая по телефону дала инструкции Шпале: спасать самим любыми способами – никаких ментов. Эркки был рядом и слышал. Говорят, он молча взялся за дело.

Мне это потом рассказали. Когда я подошел к колесу, Эркки был на полпути вверх, он добрался до сердца Колеса и осторожно прощупывал спицы, соображая, по какой ползти дальше, – некоторые скрипели и гуляли, что было неудивительно. Красиво свернутая на спине веревка встряхивалась, она была красно-белая и надежная. Его длинные волосы сзади торчали как-то задорно. Спина круглилась мышцами. Он был похож на настоящего скалолаза. Движения четкие, уверенные, неторопливые. Он вползал по колесу мягко, любовно обвивая то планку, то дугу. Крепкие ноги уверенно задирались вверх, гибкие и сильные. Он ловко брался за перегородки, пробуя их на крепость, секунду медлил и затем втягивал свое грузное тело. Он был как большой паук-крестовик. Я следил за ним с опасением, невольно сосредотачиваясь на веревке…

– Что ж он без страховки?.. – удивился я.

– А вниз пойдет, так на подстраховке будет. Сейчас-то зачем? Это ж просто…

Я с удивлением посмотрел на Кустаря – ничего себе, просто! Кустарь с открытым ртом смотрел, как взбирается Эркки. Он был своим бригадиром очень доволен.

– Ладно идет… А веревку я дал, – и улыбнулся важно, – профессиональная, для альпинизма, с такой в горы можно ходить. Двоих запросто выдержит.

Убьется, подумал я. Все колесо было влажным от росы, или дождь прошел, пока я лежал в кабине. Металл был ржавым и скользким, округлые дуги, острые перекладины. Как пацан влез? Как не разбился? Возможно, забравшись, он сам себе подивился, а затем напугался. Да, так и было.

Убьется, думал я, отворачиваясь.

– Все будет хорошо, – сказал Кустарь, угадав мои мысли, – он его снимет, вот увидишь. Эркки и не в такие горы ходил! – И усмехнулся. – Ой, концерт пацан устроил, ой концерт…

Несмотря на сырость и ржавчину, Эркки легко добрался до люльки, осторожно, стараясь не раскачать, влез в нее, сел рядом с мальчишкой и сидел. Как потом он рассказывал, он уговаривал его совершить небольшой акробатический трюк, но пацан уперся. И это было естественно, потому что Эркки предлагал пацану залезть ему на спину. Трюк был не просто акробатическим, цирковым, он был поистине безумным. Эркки хотел привязать к себе мальчика. Пацан и думать не хотел о спуске. Что же тогда? Что будем делать, спрашивал Эркки. Парнишка не знал… Он закрывал глаза и принимался выть. Эркки отметил, что он обмочился. Минут тридцать они сидели наверху. Эркки теребил мальчика, просил прекратить плакать и жмуриться. Тот открывал глаза и снова прятался, выл и трясся. Эркки звонил вниз, шутил, давал пацану поговорить с нами, с матерью, – передавая друг другу телефон, мы поддерживали его, выражали свое восхищение, называли его проделку подвигом. Мальчик стыдился…