Театр ужасов

– Ну, понеслась! – ответил Эркки и въехал длинному, тот отвалил, схватившись за рожу. Кровь. Тут же крепко вмазали незнакомцу. Уклонившись от удара, я пихнул нападавшего в бок, юркнул между телами и схватил чернокожего парня, мы ловко выскользнули из потасовки и оказались прямо перед автобусом. Эркки прикрыл наш отход, продолжая реветь и метелить направо-налево кулачищами, он вошел в раж. Перед нами распахнулись дверцы автобуса, мы с неизвестным прыгнули в него и уехали. Я глянул напоследок: от Эркки отлетел тощий скин, его рожа была сплюснута мощным ударом.

– Он справится, – сказал я новому приятелю по-английски. На чистом русском он ответил:

– Я в этом уверен. Спасибо вам большое. У меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность. – Он протянул мне руку и сказал, что его зовут Инносент.

Потерпевшему необходима была первая помощь: разбитый нос, ссадины и так далее… Его сильно знобило. Полагая, что для нас все закончилось, мы отправились в клуб.

– Сорвали куртку, – переживал он, – как я без куртки…

Я дал ему мой шарф.

– А документы?

– На месте, – похлопал он себя по заднице.

– Самое главное. Самое главное.

Я пообещал, что мои друзья принесут ему куртку и телефон…

Пока шли, он рассказал о себе, на чистом русском, совсем без акцента, маленький, хрупкий, интеллигентный, из носа кровь… Я прикладывал мой платок, которым обычно протираю стекла очков, которые давно перестал носить…

– Ухо, кажется, порвали, – сказал он, осторожно ощупывая левое ухо.

– Сволочи, нечего сказать.

Инносент жил в Тарту, где преподавал на английском русскую литературу иностранным студентам – преимущественно китайцам, чье знание английского языка, не говоря о русской литературе, было столь бедным, что никто не мог определить, узнали они что-нибудь о русской литературе из его лекций или нет; он запросто мог бы толковать им о чем угодно – о химических элементах, например, всего лишь заменяя их именами писателей: Толстой – кислород, Достоевский – углерод, Чехов – водород, Гоголь – гелий и так далее.

Инносент – поэт, рассеянный задумчивый человек, он вел довольно странный образ жизни, мог заблудиться в Тарту, в этом малюсеньком городке. Стихи в его голове возникают – нет, он сказал: стихи в его голове вспыхивают – не на том языке. Он отказывал себе в написании стихов на русском, потому что считал себя недостойным этого, но прозу писал: документальный роман под названием «Руандэ», с ударением на последний слог – спиралью вьющаяся история, уходящая то в прошлое, то выныривающая в настоящем, то дрейфующая по российским просторам девяностых, то вдруг взрывающаяся мрачной статистикой геноцида в Руанде, то снова летящая поездами по России в Эстонию, а оттуда обратно – в Африку, по реке времени, вниз, вверх, поперек; он писал до изнеможения, до слез, до крови кусая губы (о, Инносент, поберег бы ты себя!). Инносент слишком много думает, пишет, сочиняет, а потом не может сплести свои сочинения в один манускрипт, отчего впадает в отчаяние, поэтому его очень трудно сдвинуть, он очень редко выбирается в Таллин, а если приезжает, от него ничего не узнать, он говорит очень робко, больше слушает, как кажется, но если с ним заговоришь, то выяснится, что он ничего не слушал – он о своем думал, о том же, о чем мог думать где угодно, в том же Тарту.

Отец отправил Инносента из Руанды в Советский Союз еще в конце восьмидесятых, когда в Руанде разразился экономический кризис. Его отец был влиятельным человеком, чуть ли не в правительстве работал, он был убит во время геноцида. Инносент остался один, он закончил филфак СПбГУ и какое-то время работал в школе, где пользовался необыкновенной популярностью у коллег и учеников. Женился на русской из Эстонии (она была студенткой в том же университете), они переехали в Эстонию, преподавали языки, он быстро («и без труда», подчеркнул он красиво, но не без язвительности) выучил эстонский, получил гражданство в 2003 году, устроился в Таллинский университет, оттуда перешел в Тарту, где и осел; и было ему в Тарту грустно, он хандрил.

Они с женой жили бездетно и очень бедно («Если живешь бедно, лучше не заводить детей», – считает он).

Мы вышли на остановке, на которой маньяк, перед тем как покончить с собой, застрелил прохожего; поторопились в наш клуб, я начал было рассказывать о клубе, как Инносент встал…

– Левой руки не чувствую, – сказал он дрожащим голоском, он запаниковал, – я не чувствую моей левой руки!

Он встал, его губы тряслись от ужаса…

– У меня наверняка сердечный приступ…

– Нет, ерунда, – постарался успокоить его я, – никакой не приступ. Тебе просто в локтевой нерв досталось…

Мои слова подействовали, и мы более-менее спокойно (он поскользнулся пару раз на мосту) добрались до места, напугали Надежду Сергеевну, она пообещала принести нам аптечку, ключа у меня не было, она выдала мне запасной; в клубе он думал, звонить или не звонить жене.

– Жена будет нервничать, если я расскажу…

– М-да, – говорил я, шаря по полкам в поисках аптечки или спирта, – наверное, тогда лучше не звонить…

– Если не позвонить, она точно будет нервничать…