Танцующий на воде

В тот же день, ближе к вечеру, я очнулся в доме на Девятой улице от боли в руках, ногах, голове, позвоночнике – словом, во всем теле. Кое-как я оделся и сполз в гостиную, где обнаружил совет трех – Рэймонда, Оты и Блэнда. Каждый смерил меня взглядом, и под этими взглядами, повинуясь им, я сел напротив совещавшихся. По выражениям лиц, по последнему уловленному мной слову – «почти» – я сделал вывод, что речь шла о моей неосмотрительности (почти непростительной, гадал я; почти идиотской?). Еще мне казалось, Рэймонд, Ота и Блэнд вынуждены были сделать нечто ужасное, хоть и необходимое.

– Хайрам, – издалека начал Рэймонд. – Блэнд – мой старый товарищ. Ему я доверяю как родному, а если быть откровенным, то даже и больше, чем отдельным членам семьи. Ты знаешь, Хайрам, что Блэнд не является агентом филадельфийской ячейки. У него обширные связи на всей Тайной дороге свободы, и с этими-то своими соратниками Блэнд периодически разрабатывает проекты, которые никогда не снискали бы моего одобрения. И ты, Хайрам, вероятно, как раз и являешься таким проектом.

Эге, прикинул я; дело-то новый оборот принимает.

– Я наслышан о методах и репутации Коррины Куинн, – продолжал Рэймонд. – И вот что я тебе скажу: каковы бы ни были Корринины цели, ее методов я не приемлю.

Рэймонд тряхнул головой, уставился в пол.

– Погребение заживо, ночная травля – все это, по моему убеждению, омерзительно. Мне представляется, Хай-рам, что перед тобой следует извиниться. То, чему тебя подвергли, пусть и ради высокой цели, было недопустимо.

– Вы тут ни при чем, – сказал я.

– Нет, вина лежит и на мне. Я ведь в этой армии служу. Впрочем, хоть я и не в силах исправить Корринины… гм… ошибки, я зато отвечаю за свои действия. Коррина избрала неправильную стратегию. Поступила жестоко по отношению к тебе и немало навредила всей организации… – Рэймонд наконец-то поднял взгляд и добавил: – Что до силы, которой ты, возможно, наделен, ее поиски оправданием не являются.

– Это ничего. Ничего. Я понимаю, – зачастил я.

Рэймонд вдохнул поглубже.

– Нет, Хайрам, боюсь, не понимаешь.

– А я, – вмешался Блэнд, – знаю больше, чем тебе кажется, Хайрам.

– О чем?

– Обо всем. О Софии, например, и о твоей влюбленности я знал с самого начала. Работа у меня такая. Мне известно, что ты тогда чувствовал, что сейчас чувствуешь, но не только. Я знаю также, где сейчас находится София.

– Что?!

В затылке запульсировало едва ли не сильнее, чем сегодня утром, за минуту до обморока.

– Хороши были бы из нас агенты, – усмехнулся Блэнд, – не знай мы, с кем ты бежать надумал, и не следи за дальнейшей судьбой твоей подруги.

– Я ведь спрашивал Коррину, а она сказала, ее власть лимиты имеет!

– Да, Хайрам, я в курсе. В курсе. Коррина жестоко с тобой обошлась. Я ее оправдывать не стану. Одно скажу, хотя ты и сам мог бы сообразить: для агента вроде белой Коррины Куинн все не так, как для агента вроде чернокожего Хайрама Уокера. И это логично. По ту сторону и счет другой, Хайрам.

Я попытался дистанцироваться от мигрени – выдохнул одно слово:

– Где?

– В поместье твоего отца. В Локлессе. Коррина уговорила его принять Софию обратно.

– То есть вы ее не вызволили? У вас такая силища, а вы одну несчастную женщину не можете…

– В Виргинии свои правила. Мы стараемся обернуть их в свою пользу. Не всегда получается.

– Понятно. Вы ее там и оставите. В неволе, – хмыкнул я.

– Нет, – возразил Ота. – Мы никого не оставляем. Никогда. У них там свои правила. А у нас, черт возьми, свои.

– Хайрам, – снова перехватил Рэймонд нить разговора, – ты здесь не затем, чтоб слушать, как мы в извинениях рассыпаемся. Мы и план имеем.

– Видишь ли, Хайрам, нам не просто известно, где твоя София. Мы придумали, как ее вызволить.

Глава 18

В следующие несколько дней, бродя по филадельфийским улицам, орудуя в мастерской долотом или работая на токарном станке, выправляя вольные и паспорта для беглецов, я думал только о Софии. Она представлялась мне в рождественскую ночь: горит костер, недвижен кувшин на изящной головке, венчающей стройную шею. Я видел ее в беседке с бутылкой эля и в мастерской – длинные пальцы скользят по пыльным дверцам, столешницам, кресельным подлокотникам. Чаще всего я воспроизводил в деталях нашу прогулку до оврага – и жалел, ох как жалел, что не решился тогда обнять Софию. А еще я предавался мечтам: как мы поженимся и станем жить в Филадельфии. К собственным представлениям о счастье прибавлялись сцены недавно виденные. Я грезил, что у нас родятся девочки – звонкоголосые, как весенние пташки, что они будут музицировать после воскресного обеда, а потом мы все вместе пойдем гулять на набережную Скулкилл-реки. Я уже не мог спокойно смотреть на поезда, людские толпы, омнибусы; нет, мне самому они становились привычнее с каждым часом, но я жаждал явить их Софии.