Танцующий на воде

С такими мыслями я развернул бумагу, вынул имбирный пряник, поднес ко рту, надкусил с хрустом. В тот же миг что-то хрустнуло и во мне. Дальний тупик, чуть мелькнувший, когда я учуял аромат имбиря, лежал передо мной словно в разрезе. Только теперь это был не тупик, а определенное место. Точнее, кухня. Локлесская. Сам я покинул как скамью, так и парк над водой. Я стоял в этой кухне, завороженный, перед подносами, на которых благоухали кексы, печенье, пряники, слойки… Подносы были устланы пергаментом, как и в Марсовой пекарне. Чернокожая женщина, тихонько напевая, месила тесто. Заметив меня, она улыбнулась и произнесла:

– Опять подкрался, Хай? Ах ты мышонок!

Она вернулась к своему занятию и лишь через несколько минут снова заговорила со мной:

– Э, да ты на печенье имбирное разлакомился! А ведь оно для хозяина, для Хауэлла! – Женщина рассмеялась. – Вот так тихоня! Ишь, глазищи-то, глазищи! Ну и кто такому мальчику откажет, кто ради такого мальчика не рискнет?

Прошли еще несколько минут, в течение которых женщина качала головой, продолжая усмехаться. Затем взгляд сделался заговорщицким, тонкий палец прижался к губам. Она скользнула к двери, выглянула, вернулась к столу и сняла с пергамента два имбирных печенья.

– Держи, Хай. Мы ведь семья, стало быть, друг за дружку горой. И вообще, по моему разумению, оно тут все твое.

Я принял печенье из теплых темных рук. Определенно, я знал, не мог не знать, что происходит. Что Локлесс тут ни при чем – ни нынешний, ни прежний. Что это не сон, хотя ощущения аналогичные. Имени женщины я не помнил, но боль узнавания пронзила меня, а за ней последовала другая боль – интенсивнее, острее. Так ноет сердце при утрате. В неизбывной тоске я весь подался к женщине, обнял крепко, а когда наконец отпустил, она сверкнула улыбкой и сделалась подобна летнему полдню. Точно так же улыбался пекарь Марс всего пару часов назад.

– Запомни, Хай: мы одна семья.

Тут в кухню пополз туман, скрыл и столы, и сласти, и чернокожую женщину; правда, она еще успела напутствовать:

– Продолжай как начал.

В следующую секунду я снова сидел у реки, совершенно вымотанный. И без дареных пряников. Велосипедист, возвращаясь, помахал мне приветливо. Тогда я стал озираться. Дорожка уходила вдаль, отдыхающих, кроме меня, не было, зато через три скамейки, на четвертой, лежал недоеденный имбирный пряник, а ветер лениво пошевеливал пергаментную бумагу, что валялась в траве.

Глава 16

Стало ясно: мой дар при мне. Я не уразумел пока его механизмов, не понял, в какой момент, при каких обстоятельствах перемещаюсь, и уж тем более не представлял, как управлять своим даром. Но я его не утратил. Чуть живой, я поплелся на Девятую улицу. Повалился на кровать, проспал весь день и всю ночь. Проснулся я только назавтра с намерением испробовать свои способности, но при попытке подняться обнаружил, что силы за долгие часы сна не восстановились. Болезненная вялость и раньше сопутствовала Переправам. Нечего было и думать об экспериментах. «Пойду, по крайней мере, к Марсу в пекарню, извинюсь за вчерашнюю неучтивость, – прикидывал я. – Затем по городу прогуляюсь, на сей раз в восточном направлении, к реке Делавэр. Освоюсь со свободой. Может, и на тот берег переправлюсь, в Кэмден, где Рэймонд живет».

Я зашнуровывал башмаки, когда раздался стук в дверь и сразу за ним голос Оты:

– Хайрам, ты у себя?

Я распахнул дверь. Нетерпеливый Ота успел сойти на несколько ступеней. Оглянулся на скрип и, продолжая спускаться, бросил:

– Идем скорее.

Я повиновался. Внизу Рэймонд мерил шагами гостиную. В руке у него было какое-то письмо. Увидев нас, Рэймонд сгреб шляпу и без лишних слов буквально выскочил из дому. Мы последовали за ним и скоро очутились на Бейнбридж-стрит, которая, несмотря на ранний час, уже испускала миазмы, характерные для большого города.

– Закон наш филадельфийский прост, проще некуда, – заговорил Рэймонд, когда мы нагнали его. – Ни один человек, будь то мужчина или женщина, не является рабом. Никого нельзя держать в неволе. Всякий невольник, попавший в Филадельфию, автоматически становится свободным. Если невольник просит помощи, он ее получает. Только тут важно, чтобы попросил. Иначе мы и знать не будем.

– Хозяева, мерзавцы, закон от приневоленных скрывают! – перебил Ота, глядя мне прямо в глаза. – Лгут им, запугивают. Угрожают расправой над близкими, над друзьями.

– Если к нам обращается конкретный человек, – продолжал Рэймонд, – если у него конкретные требования, тогда мы не можем не отреагировать. Мы власть имеем. И сейчас как раз такой случай. К нам обратилась женщина по фамилии Бронсон, которую удерживают в неволе. Медлить нельзя. Мы заставим негодяя уважать наши законы.