Танцующий на воде

– Пока ты там думал да изводился, я тут – жила. Не знала, чего назавтра ожидать. Не знала, куда тебя отправили. Не представляла, на что я сама надобна этой Коррине.

– Она тебя выкупила у Натаниэля. Бумаги уже готовы. Теннесси тебе не грозит.

София повела головой.

– Ну и как это все понимать, Хайрам? Ты год пропадаешь, потом являешься, сказки мне тут рассказываешь. Нет, я тебе верю, правда-правда. Потому что я тебя знаю. А этих твоих? Что они за люди?

– Главное, ты про меня знаешь, мне веришь. Я очень сожалею, что так все обернулось, София. Год назад ты мне о Кэрри намекала – я тогда не сообразил. Но запомнил. Теперь мне все понятно. Вы обе свободны будете. И Фина тоже.

– А ты сам?

– Я останусь в Локлессе – новых инструкций ждать. Я себе не принадлежу. Я – агент Тайной дороги, а она главнее моих желаний.

– И моих, – пробормотала София. – Главнее, чем я, эта твоя Дорога. И уж точно главнее, чем мое дитя. Только ты ведь сам говорил, Хайрам, что Кэрри тебе не чужая. Говорил или нет?

Повисло молчание. Не дождавшись моего ответа, София легла на спину, чтобы видеть одни только стропила.

– И вообще ты до сих пор не объяснил, как будешь нас вызволять. А я ведь предупреждала: наобум больше не побегу.

– Стало быть, нужно тебе это «как», София?

– Конечно, нужно.

– Тогда пойдем.

– Что?

– Ты хочешь узнать как? Или не хочешь?

Сам я уже спускался с настила по лестнице. У двери я влез в башмаки, надел куртку – бурую, в тонах зимнего пейзажа. Оглянулся. София смотрела на Кэрри, которая мирно посапывала у Фины на груди.

– Идем же, – позвал я.

Мы двинулись по тропе, ставшей для меня священной. Всю дорогу я растравлял воспоминания и через несколько минут, когда мы достигли Гус-реки, совершенно уверился в своих силах.

– Готова? – спросил я Софию.

Она закатила глаза, нетерпеливо качнула головой. Тогда я взял ее за руку, а в другой руке стиснул деревянную лошадку.

И мы с Софией пошли к берегу и стали спускаться. Я вел ее, а сам вслух вспоминал о рождественском вечере; с каждым словом картинка делалась ярче, передо мной оживали Конуэй и Кэт, Филиппа и Брик. И Фина – единственная, кому не было весело; Фина, бросившая с презрением: «На кону земля. И мы все». Затем сцена перенеслась во Фритаун. Джорджи Паркс, Эмбер, их малыш; другие свободные цветные – Эдгар и Пэйшенс, Пэп и Гриз; стоило только о них подумать, как Софиина рука дернулась в моей руке, и я понял: начинается.

Реку скрывал густой туман, а над туманом, светясь потусторонней синевой, двигались, подергивались они – фантомы, образы всех, кто праздновал тогда на Улице. Джорджи Паркс с губной гармоникой, Эдгар с банджо, Пэп и Гриз – с округленными ртами (они ни на чем не играли, они поддерживали музыкантов пением); остальные плясали вокруг костра. Мы их слышали, только не ушами. Нет, мелодия проникла нам под кожу, запульсировала, вызывая мурашки. Сам туман казался живым существом – со щупальцами, которые двигались в общем ритме, тянулись к нам, приглашая присоединиться к джубе.

Чтобы войти в круг танцоров, достаточно было покрепче стиснуть деревянную лошадку. Едва я это сделал, как щупальца-пальцы обвили нас, подняли, со свистом пронесли по воздуху – и отпустили. София покачнулась, я успел поддержать ее под локоть. В ее глазах застыло изумление. Лес был впереди, а река, с туманом и призраками позади. И мы все поняли. Здесь с нами случилась Переправа. Память переместила нас через Гус-реку.

Синеватые щупальца пятились от наших ног; что касается музыки, она стала громче. Джорджи наяривал на губной гармонике, Эдгар немилосердно щипал струны банджо, остальные подвывали многоголосьем, выпечатывали речитатив и плясали. Туман снова ластился к нам, и я выхватил лошадку, и поднял высоко, словно светоч, и оглянулся на Софию, и сжал в пальцах игрушечный конский круп. Вторично выплеснулась пара щупалец, и мы очутились на другом берегу, на нашем берегу. София упала, я бросился поднимать ее. Фантомы все плясали над водой, туман манил: «К нам, к нам, к нам!»

– Это как танец, София, – выдохнул я.

И снова вцепился в лошадку. Теперь София полностью доверилась туману, потому и равновесие не подвело ее после третьей Переправы. Последовала четвертая Переправа, затем пятая, затем шестая. Моей задачей было вспоминать и передавать воспоминания талисману. На седьмой раз я подумал о Фининой хижине, о том, как мы с Финой коротали вечера у очага – но не только. Я задался вопросом: а что бы из меня выросло без Фины? Вот почему синеватые щупальца держали нас в воздухе чуть дольше, и отпустили не на берегу, а на Улице, и явили напоследок женщину с кувшином на темечке. Она протанцевала от нас прочь, повела головой. Неизъяснимая грация была в этом жесте. Кувшин скользнул ей на плечо, и, подхватив его тонкими руками за горлышко, женщина рассмеялась, отпила, протянула кувшин кому-то невидимому – и растаяла.

Мы вошли в хижину. София сразу полезла на настил, а я впотьмах обо что-то споткнулся и упал с грохотом.

– И чего вам среди ночи неймется? – проворчала спросонья Фина.

– Подышать ходили, – отвечала София.

– Подышать! Выбрали же время!