Танцующий на воде

– Зачем ты язвишь, Хайрам? Не понял до сих пор про мое желание? Сколько можно объяснять? Я того же хочу, чего всегда хотела. Чтоб руки мои, ноги, плечи, улыбка и все, которое пониже, мне одной принадлежали.

София повернулась ко мне, и я, даром что продолжал смотреть вверх, чувствовал, как от ее взгляда делается жарко щеке.

– А если мне захочется кому-то всю себя отдать, так я сама решу, кто это будет. Сперва захотеться должно. Слышишь, Хайрам? Понимаешь?

– Да.

– Ни бельмеса ты не понимаешь и никогда не поймешь.

– Зачем тогда ты утруждаешься мне объяснять?

– Я не тебе объясняю, а себе. Потому что клялась. Перед собой и перед Каролиной. И вот, чтобы не забывать, повторяю вслух.

Она замолчала. Я ничего не ответил. Так мы лежали, пока сон не сморил нас. Однако разговор я запомнил слово в слово. Без сомнения, пришло время вызволять Софию. В конце концов, разве не поставлял я Хокинсу информацию? И разве не открыл механизм Переправы? Коррине давно пора выполнить свои обязательства.

Близилось Рождество. Праздник обещал пройти уныло – никто из клана Уокеров не собирался ехать в гости к моему отцу, святые дни заранее грозили одиночеством. Проблему решила Коррина Куинн – воплощение дочерней заботы, она прикатила в Локлесс с целой свитой, включавшей, помимо всегдашних Эми и Хокинса, и поваров, и горничных, и еще бог весть каких специально обученных домашних слуг. Вдобавок Коррина привезла своих приятелей и родственников, к вящему удовольствию отца. Ибо молодежь эта, раскрывши рты, слушала, как отец со старческой сентиментальностью превозносил Виргинию ушедшей эпохи.

Разумеется, все до единого повара, все горничные, вообще каждый, кто приехал с Корриной, были агентами. Некоторых я помнил по тренировкам в Брайстоне, других видел в Старфолле. Корринин план я сразу разгадал. Графство Ильм переживало период упадка без каких-либо надежд, белая знать покидала наши края; удивительно ли, что виргинская ячейка с Корриной во главе решила воспользоваться ситуацией – проникнуть, запустить щупальца, начать войну еще на нескольких фронтах? Сейчас, по прошествии многих лет, Корринины маневры вызывают у меня восхищение. Коррина была дерзкой, бесстрашной, хитрой; покуда Виргинию мучил страх перед новым Габриэлем Проссером[37] или Натом Тернером[38], в одном из лучших виргинских домов ворковала над дряхлеющим рабовладельцем праведная месть, представшая в облике молодой красавицы с изысканными манерами – безупречной и неувядаемой, как фарфоровая кукла.

Увы, тогда я не понимал гениальности Коррининых замыслов, ибо между нами отсутствовало согласие. Способы достижения общей цели были у нас едва ли не взаимоисключающими. Я в отличие от Коррины видел в каждом приневоленном прежде всего человека, но никак не орудие мести и не груз, подлежащий перемещению из пункта А в пункт Б. Для меня за каждым из приневоленных стояла судьба, история, семейные узы (я твердо помнил, кто кому кем доводится). Стаж моей службы агентом Тайной дороги увеличивался, но чуткость к людям не трансформировалась в цинизм, о нет, скорее наоборот. Именно поэтому в праздничный день на исходе года, заявив о необходимости вызволить Фину и Софию, я обнаружил, что мы с Корриной – противники, почти враги.

Мы прогуливались по Улице. «Легенда» наша была проста – Коррине якобы захотелось осмотреть жилища невольников, я ее сопровождал. Пока не остался позади сад, мы поддерживали подобающую беседу. К делу я перешел, только ступив на тропку, что вела к хижинам.

– Коррина, я согласился вернуться к Хауэллу при одном условии, что мои близкие будут переправлены на Север. Пришла пора это условие выполнить.

– С чего ты взял, что она пришла?

– Две недели назад здесь кое-что случилось. На Фину напали. Ударили в висок рукоятью топора, в каморке разгром учинили. И деньги украли. Все, что Фина заработала стиркой. До последнего гроша.

– Господи боже мой! – выдохнула Коррина. Она и впрямь была потрясена – даже про маску леди на миг забыла. – Злодей найден?

– Нет. Мы не искали. Фина его в лицо не запомнила. А чтобы вычислить… здесь одни новые, поди раскуси, что у них на уме. Я лучше тех знаю, которые с вами приехали, чем тех, которые в Локлессе живут.

– Хочешь, чтобы я провела расследование?

– Нет. Хочу, чтобы Фину вызволили.

– И не ее одну, так ведь? Есть еще твоя София.

– Не моя. Просто София.

– Ну и ну! Вот это прогресс! – Коррина чуть улыбнулась. – Подумать только, как изменился наш Хай-рам всего за один год! Теперь ты действительно один из нас – товарищ, брат по духу. Но, извини, об освобождении Фины и речи быть не может.

Коррина смотрела на меня с гордостью художника. Впрочем, это я сейчас понимаю, а тогда воображал, будто она восхищается мной, Хайрамом Уокером, а не собственными педагогическими способностями, не собственным могуществом идейной вдохновительницы.

– Удалось тебе вспомнить, Хайрам?

– Что вспомнить?

– Не что, а кого. Свою родную мать. Вернулись к тебе воспоминания о ней?

– Не вернулись. Мне есть о ком еще тревожиться.

– Конечно. Прости, я забыла о Софии.