Танцующий на воде

– Ота и еще несколько наших отправятся на Север. Проедутся по разным городам, будут выступать в аболиционистских обществах и продавать книги. На вырученные деньги мы выкупим Лидию и детей.

Я вытаращил глаза.

– А Мак-Кирнан, видимо, будет сидеть и терпеливо ждать, пока вы достаточно заработаете? После того, что ему устроили?

– Скажи уж: после того, что ОН устроил! – вскинулся Ота. – Блэнд мертв по его милости. А насчет Лидии он знает: мы ее не бросим, так и так он и ее лишится, и детей. Конечно, гадко оно – своих же за деньги выкупать, да дела такие, что в позу не встанешь.

– И не надо, не надо в позу становиться, – зачастила Кессия. – Появился шанс вызволить семью – пользуйся, не тяни. Все сделай, что от тебя зависит, а белые… что ж, им еще на Страшном суде ответ держать. Перед Господом Богом.

– Конечно, – поддержал я. – А новость и у меня имеется.

– Уезжаешь, да? – уточнил Ота.

– Уезжаю. Домой. Я уже не тот, что прежде.

Из всех троих меня разве только Кессия поняла. Ну и ладно. Пусть для Оты и Рэймонда смысл моей фразы остался темен, я должен был ее произнести. Город Филадельфия, братья Уайт, Марс, Мэри Бронсон, все остальные изменили меня кардинально. И пусть они об этом услышат. Но, не привыкший говорить, все еще внутренне скованный, из огромных своих словесных запасов я, как скупец из лабаза, отпустил только ничтожное: «Прежнего Хайрама нет».

– Ага, мы знаем, – усмехнулся Ота.

Встал из-за стола и обнял меня.

Глава 27

Я не мог вернуться в Виргинию, то бишь в гроб, не раскрыв Кессии своих планов – они ведь касались ее напрямую. Ноябрьское воскресенье выдалось морозным. Мы с Кессией брели к набережной Скайкилл-реки. Ветер дышал сухою листвой, и Бейнбридж-стрит, некогда отпугивавшая меня, теперь казалась прекрасной, ибо я научился находить прелесть во всем филадельфийском. Сравнительно недавний хаос преобразился, и даже зловоние сточных вод и нищие на мостовых не были диссонансом. Пестрые же толпы, что тек ли из кварталов ленточной застройки, набивались в омнибусы, вваливались в посудные лавки, торговались с галантерейщиками и бакалейщиками, – эти толпы в моем теперешнем восприятии только обогащали городскую симфонию.

Отмечая про себя номера улиц, мы добрались до реки. Набережная лежала перед нами, пустынная в этот ранний час. Кессия поежилась, плотнее запахнула шаль и произнесла:

– Всегда мне плохо, как дело на зиму повернется. Мы ведь народ южный, слыхал небось о тропиках? А это – холод, снег – точит нас, гробит.

– Нет, я осень люблю. Спокойное время, умиротворяется земля. Лето – оно землю изматывает, а когда октябрь настанет, так ясно: можно отдыхать. Заснуть, забыться до весны. Это даже в городе чувствуешь.

– Ну не знаю. – Кессия покачала головой, хохотнула, сунула под шаль ладони. – Усни-ка попробуй при таком ветрище! Нет, мне надобна весна – чтоб поля зеленели и цветы цвели.

– Жизнь, иными словами? Пробуждение? Не согласен. Осенью мир правдивее, потому что это время умирания. Что в природе, то и среди людей.

Мы уселись на скамью. Кессия взяла меня за руку, и прижалась ко мне, и чмокнула в щеку.

– Как ты вообще, Хай?

– Много пережил. Перечувствовал много.

– Еще бы. По себе знаю. Каждый раз, когда с Элиасом прощаюсь, будто сердце дома оставляю – так вот вырву с корнем из груди да на стол и положу.

– А он как переносит?

– Элиас-то? Поди пойми. Утешаюсь, что ему разлука тоже не больно приятна. А чтоб прямо спросить – уволь. И потом, я ведь и сама не из таковских женщин, которых к очагу можно привязать. Другой бы давно плюнул, а Элиас мой вот держится, не уходит. Наверно, тут дело в Гарриет. Мы с нею похожи нравом, и Элиас, когда глаз положил на меня, уж знал, с кем связывается. Может, я ему и глянулась, потому что независимая. Вольная потому что. Кого он прежде меня видел – те все вольные, вот он и привык. А ведь так и надо, чтоб не сидеть клушей да голову в плечи не втягивать.

Кессия помолчала.

– Хозяйство зато в забвении. Нету никакого женского догляда. Не лежит у меня душа к домашним заботам. Элиас все хочет прислугу нанять, а я ему: давай нанимай. Новую женщину в дом пустишь – прежней лишишься.

Мы посмеялись, и тут я спросил:

– Может, и не лишится прежней-то, а?

Кессия только фыркнула:

– Э, да они тебе тогда, на съезде, свободной любовью вовсе голову задурили!

– Свободная любовь тут ни при чем. Я о твоей матери говорю.

Игривость Кессии мигом пропала, взгляд устремился за реку.

– Неправильно это, что с вами сделали, – продолжал я. – Что разлучили.

– Других тоже разлучают, Хай. Ты что, решил всей Виргинии войну объявить?

– Кое-кому вызволение обещано. До смерти Блэнда еще.

– Но только не Фине.

– Верно. Ей не обещали. Если честно, у меня даже плана пока нет. Я только знаю, что я перед Финой в долгу. Я вот на Тайную дорогу попал, и я рад, очень рад. Но это не по моей воле произошло. Меня просто втянули. Если я попрошу за женщину, благодаря которой вообще выжил, вряд ли меня в виргинской ячейке поддержат.