Танцующий на воде

В Филадельфии все пошло по-прежнему. Я разрывался между мастерской и работой на Тайную дорогу. На скорбь времени почти не оставалось. Была середина сентября, и мы, агенты, готовились активизироваться, ждали, когда ночи сделаются еще длиннее и непрогляднее. Возникло мнение, что Микайя Блэнд стал жертвой предательства; мы подвергли реорганизации всю систему. Поменяли пароли, шифры, маршруты, «станции». Каждый агент подвергся особой проверке. Личные отношения в филадельфийской ячейке испортились; казалось, к прежней доверительности возврата не будет – ведь именно она погубила Микайю, пусть даже агенты не имели злого умысла, а лишь грешили чрезмерной наивностью.

Весь месяц я регулярно виделся с Кессией – хоть один плюс от реорганизационных мероприятий. Встречи утешали меня, я словно по страничке открывал душу давно утраченной сестры. В первых числах октября меня позвала Гарриет, предложила прогуляться по городу. Мы отправились к реке Скулкилл, к докам, оттуда к мосту Саут-стрит и далее, к западной окраине Филадельфии.

Вечерело, самый воздух, казалось, похрустывал от морозца. Листва уже сменила цвет – с золотого на бурый; люди надели длинные черные пальто, обмотали шеи шерстяными шарфами. Гарриет была в коричневом платье до пят, в хлопчатобумажном переднике, на плече несла сумку – диагональ ремня давила ей на солнечное сплетение. Первые минут двадцать мы болтали о пустяках. Лишь когда пешеходов заметно поубавилось, беседа наша смогла вырулить на дорогу, намеченную заранее.

– Как себя ощущаешь, друг? – спросила Гарриет.

– Плохо. Можно к этому вообще привыкнуть? Блэнд ведь не первый, кто погиб? В смысле, не первый из агентов. На вашей памяти, Гарриет, и другие с жизнью прощались.

– Ничего не поделаешь. Работа у нас такая. Блэнд был не первым, не станет он и последним. Ты уж постарайся смириться.

– Я и стараюсь.

– Ты? Стараешься? Что-то незаметно. Уясни себе: это война. В солдаты каждый идет по своим причинам, а умирает знаешь почему? Потому что в старом мире, какой до войны был, жить уж не в силах. Так вот, это про Микайю. Он среди людского горя задыхался. Все на карту поставил: жизнь, родню, знакомства полезные, сестрино сердечко. Решил: чем я лучше чернокожих? Они страдают да рискуют – значит, и я должен. Только так. Только на равных, друг.

Мы остановились. После паузы Гарриет продолжала:

– Не понял ты пока. Позже поймешь, никуда не денешься. Жертвы еще будут. Ты сам можешь погибнуть. Или я, к примеру.

– Нет, Гарриет, только не вы. Вы ведь неуловимая! – Я вымучил улыбку.

– Еще какая уловимая. Тоже ведь из плоти и крови. Однажды и меня смерть настигнет. На одно уповаю: если суждено мне пред псами ответ держать, пускай это будут псы Господни[30], а не другие, которых ищейками прозвали.

После этих слов беседа перешла на предмет более насущный.

– Значит, ты со мной, – произнесла Гарриет. – Значит, готов отправиться в Мэриленд. Это не то что Юг, не могила, иными словами. Но для наших и Мэриленд все-таки фараонова земля[31]. Не думай только: мол, где Мозес, там безопасно. Ничего подобного. Мой след или чей другой – ищейкам все одно. Если уж учуяли, готовься к смерти, будь ты хоть трижды Мозес. Топор – он тоже без разбору деревья валит. Мы все – деревья, так и запомни, Хайрам. Перед размахом-то, под топором, все мои уменья в прах обращаются, в пыль на обочине. И не уменьем я крепка, а тем, что законы Тайной дороги соблюдаю.

Гарриет вдруг улыбнулась прямо-таки с нежностью и добавила:

– А чудеса-то случаются! Слыхала я об одном парне – так он не людей переправлял, он себя воскресил, из ледяной воды вытолкал. Гнались за ним псы премерзкие, и спасенья вроде не было, да он, парень этот, о родной стороне такою тоской изошел, что раз – и исчез. Только его и видели.

– Вот, значит, что люди болтают, – протянул я.

– Ага. Погоди, а я-то тебе свою историю не рассказывала? Нет? Что со мною случилось?

– Не рассказывали ничего совсем. Говорили, не время для историй.

– И то правда. Значит, отложим. Успеется еще. Если ты и не услышишь ее – ничего страшного. Ты, главное, верь. В меня верь, а про свои промахи забудь.

Мы повернули обратно, до самой Бейнсбридж-стрит шли молча. Добрались до дома, уселись в гостиной. Лишь здесь я решился заговорить:

– Значит, в Мэриленд, да, Гарриет?

– В Мэриленд, – отозвалась она и выудила из сумки пачку бумаг. – От тебя две вещи требуются, Хайрам. Первое – пропуск на двоих, чтоб написан был будто бы рукой белого хозяина. Вот образец.

Я стал делать пометки.

– Второе – письмо, вроде как один брат, невольник Генри Джексон из Бикон-Хилл, что в Бостоне, другому брату пишет, тоже невольнику. Отправишь Джейку Джексону, адрес: Поплар-Нек, Дорчестер, Мэриленд. Сначала пускай будут объятия, поклоны да пожелания – сам сочинишь. А в конце вот какая приписка: «Скажи моим братьям: бодрствуйте во всякое время и молитесь[32] и, когда приплывет корабль, чтобы везти вас в Землю обетованную[33], готовы будьте ступить на борт».

Я кивнул, поспешно царапая пером по бумаге.