Танки в спину не стреляют

«Т-34» возвращался обратно к поляне, внутри танка царило молчание. Бабенко двигал рычагами, прислушивался к звукам двигателя и лязгу механизмов – не повредил ли трансмиссию или гусеничный ход, пока продирался по лесной чаще? Логунов косился на мрачного командира и понимал – не время расспрашивать, какое признание выбил Соколов из немецкого офицера. Но тот сам вдруг, не поворачивая головы, глухо проговорил:

– Три «тигра» бродят по нашей территории, сопровождают автомобиль полковника, думаю, будут пытаться прорваться к своим. Надо их найти. Я сейчас по радиосвязи передам в штаб информацию, затем отправлюсь на танке на поиски…

Он замолчал. От невысказанных слов обожгло внутри. Соколов хотел мести, его душа стала черной, опаленной от боли и ненависти. Поэтому не находил в себе сил попросить свой экипаж о помощи, пойти с ним на опасное задание. У его товарищей есть ради чего жить: Кольку и Василия Ивановича ждет в сибирской деревне Люба, Бабенко – молодая жена, у Руслана огромное чеченское семейство в Краснодаре ждет его возвращения. А он… семьи нет, любимая Оля пропала без вести в лагере смерти, и даже близкий друг, которым стал для него Лавров, подло убит фашистами. Единственное теперь, что осталось, – это горькое, жгучее, будто раскаленный камень, желание мести. Но Бабенко, почувствовав настроение командира, не отрывая глаза от приоткрытого люка водителя, коротко сказал:

– Мы с вами, Алексей Иванович. – Он решил за всех, потому что существовал фронтовой негласный закон, которого придерживались советские воины, – для боевого друга не жалей себя, он роднее, чем кровный брат.

Алексей был благодарен Бабенко за его слова, за решение без капли сомнений. Но даже сказать слова благодарности не было сил, слишком много произошло за последние трое суток, отчего внутри внимательный и чуткий Алексей вдруг окаменел, растерял всю теплоту и чувствовал лишь ледяную ненависть к врагу.

На поляне к их возвращению снова суетились военные: ремонтники занимались танками, батальон дружно долбил саперными лопатами оттаявшую под кострами почву, чтобы обустроить места для ночлега. К Соколову спешил взводный:

– Товарищ командир, там командир ТБР приехал. – Он махнул рукой на штабную «эмку». – Он… спрашивает вас, кто за комбата остался командовать…

Соколов кивнул и зашагал к фигуре, стоявшей возле бревна, где еще пару часов назад они с Лавровым обедали и говорили о его семье. Полковник Тенсель повернулся при звуке шагов, молча кивнул Соколову в ответ на отданное согласно уставу приветствие. Свою папаху он держал в руках, отдавая почесть погибшему комбату. Лавров, непривычно спокойный, а не живой, как ртуть, вытянулся на подушке из еловых упругих лап, что соорудили погибшему командиру благодарные танкисты перед тем, как попрощаться с ним навсегда. В руке он так и держал фотографию своей семьи.

Полковник сделал несколько шагов в сторону от покойника, снова кивнул:

– Я заберу тело. Рядом со штабом в Сытине братскую могилу готовим, будет лежать рядом с такими же героями-танкистами.

Совсем другую речь готовил полковник, когда направлялся к месту расположения танкового батальона. Все эти годы он провел на передовой, в самой гуще сражений, и знал, как важно сообщать командирам и их подчиненным о победах всей бригады. Яркие слова благодарности вдохновляли бравых воинов на новые подвиги.

Сегодня после ожесточенных боев линия фронта была снова сдвинута, немецкая группировка разбита, а остатки мощного гарнизона панцерваффе бежали от стремительных ударов Первой танковой армии в сторону Гомеля. Бросая свою технику, оставляя без помощи раненых, разрозненные, превратившиеся из грозной армии в горстку перепуганных генералов, они оставили все свои позиции в населенных пунктах на направлении Светлогорск – Жлобин. И батальон Лаврова был причастен к победе, сделав в нее огромный вклад, отвоевав десятки километров территории, потеряв лишь незначительную часть личного состава и бронетехники. Он ехал поздравить, сказать теплые слова благодарности героям-танкистам и их командиру. А попал на страшные похороны. При виде тела комбата, его ротного командира Соколова, совсем еще молодого человека, черного от горя, все слова, приготовленные для поздравления, у полковника пропали, показались не к месту. Он тяжело опустился на бревно, приказал:

– Присядь рядом.

Алексей опустился на край бревна, прямой, натянутый изнутри невидимым стальным канатом.

– Вот что, Соколов, сейчас предлагаю тебе поехать со мной. В расположении штаба состоится военно-полевой суд, примешь участие. Пускай немецкие офицерские чины ответят за все, что сотворили. А по возвращении примешь командование батальоном вместо Лаврова. Я уверен, что он одобрил бы мой выбор, считал тебя своим лучшим заместителем. Да и я уверен, что ты за собой поведешь танкистов.

Соколов поднял глаза на полковника. Тяжелый, будто мертвый взгляд, без единой капли радости.