Танец любви

Рядом с Глебом мылся Серега Карсавин. Вытянулся, похудел, но, как и прежде, был красив телом. Серега раздался, теперь имел широкую грудь, хвастался мускулами, которые нажил на спортплощадке, и, чувствуя свое превосходство в теле — спортивном, пружинистом, хотя никогда не был заядлым спортсменом, — заметно задавался. Обратив внимание на Карсавина, Сухомлинов невольно заинтересовался собой. Конечно, в физическом развитии он не уступал Сереге (как-никак, занятия акробатикой давали знать), другое дело, думал Глеб, тело у Сереги холеное, эмоционально приятное и чистое, словно у хорошо выхоженной лошади… Сам он показался себе кряжистым, с сильным, но не столь красивым телом. Да, ничего не скажешь, Карсавин есть Карсавин, потому и задается, потому и нос дерет…

Не то начинающаяся весна действовала, не то и впрямь чувствовалось взросление, но ребята с каким-то новым любопытством поглядывали друг на друга, находя в себе и других солидные изменения.

Мишка Горлов тер Сереге спину, покрытую густой пеной мыла. Они о чем-то перешептывались и громко смеялись, словно пытаясь привлечь внимание. Разухабистой походкой к ним подошел Пашка Скобелев с мочалкой в руках, нагловато покручивая ею над головой.

— Серега, а что такое «гомо»?

Серега, тут же освободившись из-под рук Горлова, скосил на Димку Разина хитрые глаза.

— Спроси у Разина — он лучше знает.

Димка густо и стыдливо покраснел. Взгляды быстро застопорились на его теле: чистое, нежное, почти женское. Правда, за последние недели вытянулся здорово, стал стройнее: что бедра, что ноги — все словно точеное.

Раньше в бане его обычно лапали, смаковали озорные слова. Но с тех пор, как у Димки появились чернявые, пушистые усики, уже так не лезли и не дразнили, и он весьма гордился этим: наконец-то!

А тут надо же, опять Пашка Скобелев! Эта явная провокация потрясла Разина до глубины души.

Он схватил тазик и с силой запустил им в Карсавина: тот едва успел увернуться. Тем не менее шайка задела его за плечо и поцарапала: появилась алая струйка крови.

Пашка был явно доволен, нагло ухмылялся. А Серега, вылупив выразительные, темные глазища, заорал:

— Псих, надо лечиться!

Еще год назад — это уж точно! — сцепились бы в драке, хотя малосильный Димка Разин едва одолел бы Карсавина. Но зато было бы зрелище на всю роту. Теперь, когда до выпуска оставалось всего каких-то несколько месяцев, драк вспыхивало меньше — не то стали постарше и поумнее, не то изменилась ротная жизнь в лучшую сторону…

Конечно, как и все остальные ребята, Серега был зависим от среды. А среду никто так хорошо не чувствовал, как Пашка Скобелев.

Вот тоже характер! Два года прошло — пацаны давно позабыли старые обиды, а он, язва, как с первой минуты невзлюбил Разина, так и зациклился… Димка и так, и этак старался умаслить Пашку. Порой казалось, что их отношения наладились, и Пашка действительно какое-то время вел себя сносно, но, видимо, что уж заложено в человеке…

Глеб неторопливо подошел к Скобелеву, сверкнул злыми глазами. У Пашки появился жалкий, растерянный взгляд: а я что? Я — ничего.

— Слышь, Кобелев!.. Не пузырься — а то ведь ненароком лопнешь.

Пашка, хитрый малый, с сержантами не ссорился, ибо знал, что здесь почва зыбкая: можно напороться и на лишний наряд, и на неувольнение… Пашка не дурак, чтоб себе подножку ставить!

— Извини, Глеб, но с меня, как с гуся вода. Карсавин сказал — к нему и придирайся…

Глеб смерил его презрительным взглядом — и этот резкий сухомлиновский взгляд хлестнул Пашку, словно плетью. Он с облегчением вздохнул, когда Глеб, нахмурившись, не обронив больше ни слова, отошел от него.

— Шалава, — подойдя к Димке, сказал Глеб. — Не обращай на него внимания. Такую гнусь только могила исправит.

Димка горячо и преданно взглянул на Глеба. Он был благодарен ему: именно сейчас он почувствовал то большое чувство дружбы, которое нарастало между ними.

А баня жила своей неповторимой жизнью. Освобождаясь от грязи и пота, которого за эти дни было предостаточно, пацаны отдыхали в бане и душевно. Конечно, это не сауна, — обычная, казенная, с потрескавшейся краской и плесенью на стенах баня, предназначенная в общем-то для простого люда. Но были в ней парная и душ, и еще — атмосфера раскрепощенности, легко снимающая напряжение и стресс.

Повзрослевшие мальчишки лезли под душ с превеликим удовольствием. Тугие струи воды щекотно били по желтовато-белому, изнеженному за зиму телу, принося особые ощущения физического удовлетворения. Глеб и сам любил душ. Бывало, после акробатики, изрядно устав, охотно лез под горячую струю. Сразу чувствовал освобождение мышц, нарастающее блаженство…

И как здесь не вспомнить заставскую баню, куда водил его отец лет с пяти. Глеб любил мыться с солдатами. Совсем иной мир открывался мальчонке: запах терпкой медовой травы (специально собирали в предгорьях) быстро смешивался с парным воздухом, напаивая его лесным ароматом. Заставская баня застряла в памяти солдатской говорливостью и добротой: клали его на дубовую лавку и мяли податливое тело до тех пор, пока Глеб не вскрикивал:

— Не хочу больше, хватит!..