Танец любви

Тогда обливали прохладной водой, весело приговаривали:

— Закаляйся, братец, — солдатом будешь, не простым солдатом, пограничником!..

Когда Глеб приехал на каникулы, он с приятными воспоминаниями старых лет пошел в заставскую баню. Там было хорошо. Словно он никогда и не уезжал в суворовское! Знакомые солдаты по-дружески хлопали по плечу, рассказывали анекдоты, тащили курить. Недоумевали:

— Суворовец, а не курит! Что уж в суворовском так и не курят?

— Почему же, потихоньку. А я — нет. Спортсмен.

…Глеб Сухомлинов подозвал Димку Разина и попросил его потереть спину. Баня потихоньку пустела, и ребячий гомон перебрался в предбанник.

В звонкой тишине раздался писклявый голос:

— Опять горячую воду отключили!

Глеб снисходительно улыбнулся Димке.

— Ну что же, будем холодной!

Димка словно ждал случая остаться наедине с Глебом: мучило душевное состояние.

— Глеб, скажи, почему не взрослею? Что, задержки в гормонах?

Подошел Саня Вербицкий, дерзко засмеялся:

— Меньше, Димон, занимайся онанизмом…

— Да я… — заволновался Димка.

— Между прочим, прочти у Кона, — серьезно сказал Саня. — Суворовцу необходимо. Снимает сексуальное напряжение. Иначе скольких девчонок изнасиловали бы!

— Слушай его, словоблуда, — усмехнулся Глеб. — Пошли собираться, вроде горячую действительно отключили…

39

После завтрака сразу в машины. На лицах суровость и ожидание особого таинства… Рота ехала на стрельбище.

Давно ребята не были в лагерях. И потому даже соскучились. Увидели знакомую рощицу, а за ней дощатые домики. Весело, как галчата, загалдели, вызвав этим недовольство ротного. Майор Шестопал был до странности напряжен лицом, и потому, зная своего ротного, пацаны решили, что он мандражирует.

Майор был раздражен еще в училище, когда суворовцы рассаживались по машинам: придрался сначала к Тиграняну, затем не выпускал из своего поля зрения Саню Вербицкого — может быть, больше всего боялся за него: промажет!

Все знали, что Саня несосредоточен и мажет почем зря, к тому же он даже не пытался прикинуться, что старается. Что с него взять, одно слово, журналист!

Весельчак Вербицкий обезоруживал офицеров своим наивным простодушием: серьезно его не воспринимали, а тут майор Шестопал так на него ополчился, будто ротного собака укусила. Не успели машины остановиться, а суворовцы — выстроиться вдоль центральной лагерной дорожки, как он подкатил к Вербицкому.

— Вы что, суворовец Вербицкий, автомат в руках не держали?

Саня иронически улыбнулся.

— Держал, товарищ майор, да, видимо, не за ту ножку.

Майор обозлился.

— Вербицкий, мне надоели твои импровизации.

Саня глубоко вздохнул.

— А вы знаете, товарищ майор, главный закон жизни в СВУ?

— Какой еще закон? — насторожился Шестопал, поглядывая на приближающуюся генеральскую свиту.

— Простой закон, товарищ майор. Если волк захотел съесть козла, он его съест.

— Ты мне, козел, не дави на психику, — вспылил ротный. — Вот промахнись только. Тогда о журналистике забудь!

— Ну, что ж… Подадимся в общевойсковое.

Майор нахмурился и прошел вдоль строя. Что-то не понравилось ему и в Карсавине — он остановился, но смекнул кое-что и не придрался.

Все понимали, что Карсавин не смолчит и в карман за словом не полезет. Однажды подобное уже было — майор прихватил Серегу и заорал на него:

— Ты у меня без увольнений наплачешься!

Сузив острые цыганские глаза, Карсавин понятливо усмехнулся:

— Во-первых, я не скот, товарищ майор, чего вы так орете? А во-вторых, товарищ майор, у меня такое чувство, что вы собрались уходить из училища.

Майор неожиданно покраснел, но пилюлю проглотил — намек был явный, да и сам майор понимал — с Карсавиным лучше не связываться. На крайний случай, знать меру…

— Равняйсь! Смирно! — раздалась команда ротного. Красиво чеканя шаг, словно на училищном плацу, ротный подошел к начальнику училища и отдал рапорт, смысл которого заключался в том, что рота к стрельбе из стрелкового оружия готова.

Генерал, благодушно настроенный, поздоровался и даже пошутил:

— Ну что, братцы суворовцы, постреляем на славу! — И, обернувшись к свите, бодро, улыбаясь ясным лицом, добавил: — Хорошие молодцы! С такими кашу сваришь.

Генеральские слова подействовали: суворовцы просветлели и, пожалуй, уже не чувствовалось, что в машинах на тряской дороге изрядно притомились.

Всех стали выводить в поле. Оно начиналось сразу за лагерем, где вдоль черно-серого леса и раскинулось вширь стрельбище: строго ограждающие вышки с красными флажками, зигзагами бегущие траншеи. Взвод за взводом суворовцы залегли в ожидании команды. Незаметно вдоль траншей шныряли командиры взводов. Майор Лошкарев остановился возле Сани Вербицкого, присел на колено, надоедливо объясняя ему что к чему. Вербицкий щурился, кивал головой, про себя думая о том, что, чем меньше стреножат его, тем лучше у него получается. Но офицерам это невдомек, у них свой мандраж, от которого становится тошно.

Словно по ветру поплыли команды, стрельба началась сразу, кучно, напористо, захватывая у мальчишек дух.