Танец любви

Генерал позвал ротного и, наблюдая за веселой автоматной стрекотней, что-то ему вдалбливал. Майор Шестопал, не расслабляясь, в полевой форме, стоял по стойке смирно, поедая генерала собачьими глазами. Потом ротный бежал виляющей походкой вдоль траншей. Стрельба прекратилась. Все ожидали первых результатов. Они были утешительны, как сказал генерал, но можно было бы и лучше. Тем не менее ротный, хотя Вербицкий стрелял не хуже других, в его адрес насмешливо сказал:

— У Вербицкого две степени свободы: первая — это когда что хочу, то и делаю, а вторая — что не хочу, то не делаю.

Вербицкий промолчал, так как был удовлетворен своей стрельбой: все равно пятерку он не выбьет!

К тому же поднялся пронизывающий, промозглый ветер. Стрелять стало трудно, мазали безбожно, и генерал решил, что зря тратить боезапас нет смысла: стрельбы отложили до лучших времен.

Ветер усиливался. Уже качались деревья, гудели на столбах электрические провода.

Суворовцев выстроили и повели в лагерь. А потом после небольшого отдыха посадили в машины и повезли в училище. Кто-то заметил, что в лагере они теперь в последний раз, так что, братцы, прощайтесь, пока не поздно. Старшекурсники действительно приуныли, сонливо притихли, и майору Лошкареву пришлось пригрозить: кто заснет — накажу…

Глеб Сухомлинов в кузове примостился рядом с Вербицким, посматривая на его смешное, розовато-обветренное лицо, мысленно улыбался: если Саня сник, то, значит, проняло. Сам Глеб усталости, как и сонливости, не чувствовал, в дороге он думал о Маше.

Саня вдруг завозился, полез в карман и наконец вытащил оттуда аккуратно сложенный листок — записку.

— Извини, дружище, — сказал он тихо. — Таскаю и никак не могу отдать. От принцессы Вербицкой! Держи, дорогой!

Глеб удивился, но записку взял. Теперь его мысли полностью обратились к девчонке, отношения с которой так до конца и не были выяснены. Хотя к окончанию училища он чувствовал, что должно произойти что-то такое, весьма ясное, что сразу все поставит на место.

Впрочем, в последнее время с Глебом творилось что-то неладное. Что ни день, то сон. И такие сны… Как заметит ротный, одни импровизации… О таких снах редко кто когда рассказывает. Сплошная эротика.

Глеб понимал, что в жизни это неприлично и над этим смеются. Но что мог поделать мальчишка, если все происходило помимо его воли. Стыдно было просыпаться с мокрыми трусами. Правда, как-то приходил врач и объяснял им, что бояться не следует — юношеские поллюции необходимы для снятия сексуальной напряженности. И он, конечно, не столько этого стыдился, сколько тех фантастических картин, что разыгрывались в голове особенно под утро…

На днях подошел к нему как всегда плутоватый Денис Парамонов и с детской наивностью спросил:

— Скажи, что такое петтинг?

Глеб недоуменно пожал плечами и рассказал, как он понимает.

— А я думал трахаются, — с огорчением удивился Денис. — Трутся — и все? Никакого кайфа. Так только дураки могут.

Записку Маши Глеб, пожалуй, ожидал, так как чувствовал состояние Маши, да и свое тоже…

Вечером рота шла в увольнение. Глеб позвонил Маше и договорился о встрече. Домой к ней ехать не хотелось, и потому Глеб, предложив сходить в кино, назначил свидание у кинотеатра.

Маша опаздывала. Глеб волновался: а вдруг не придет? Он уже гадал, что же ее могло задержать?

Он взял билеты, и до начала оставалось каких-то пятнадцать-двадцать минут. Нарастающее напряжение переходило в нетерпение. На девчонок нельзя ни в чем положиться! Уже собрался идти к телефону и тут увидел Машу, выпрыгнувшую из автобуса. Глеб поспешил навстречу.

— Пойми. Мы же опаздываем!

— Извини, Глеб. Мама задержала.

Схватил за руку, усиливая шаг, потащил ее.

— Ты очень быстро, Глеб. Я же на каблуках.

— А ты не модничай!

Киножурнал уже начался, но их пустили. И они на ощупь нашли места. Маша взяла руку Глеба, мягко сказала:

— Не знала, что ты, оказывается, сердитый!

— Дисциплинированный, — веско поправил Глеб.

Фильм — буза! Но рядом была Маша, и Глеб, прижав ее к себе, ощущая тепло ее тела, думал о том, что, собственно, ему сейчас не до фильма.

— О чем ты думаешь? — спросил Глеб.

— О том же, о чем и ты. Давай отсюда удерем. Мама с папой уехали в гости, надолго. А Саню я предупредила.

— Вот как? — удивился Глеб: предприимчивая.

Они поехали к Вербицким. По дороге молчали. Да и о чем говорить, когда все ясно. Говорливый Димка теперь трезвонил бы! Вспомнив о Разине, Глеб поинтересовался:

— Димка звонил?

— Звонил, — засмеялась Маша и понимающе посмотрела в глаза Глебу.

Он промолчал.

У Вербицких дома было уютно, но Глебу особенно нравилось в комнате Маши. Мебель простая, ничего лишнего. А зеленоватый успокаивающий свет торшера навевал лирические мысли. И музыка ненавязчивая. Маша не любила какофонию.

После кофе, сняв китель и обняв Машу, Глеб ловил на тахте кайф.

— Хочешь, научу целоваться, — игриво протянула Маша.

— Еще как хочу.

Целоваться было приятно, но Глебу этого мало, и он начал ласкать девушку. Откуда взялась смелость! Впрочем, она не сопротивлялась.

Горящие глаза Маши будоражили, и Глеб, расстегнув кофточку, жадно целовал грудь.