Таксидермист

– Я уже говорил с префектом. Часть жертв мы отдадим родственникам и организуем похороны. Что касается превращенных в скульптуры… Мы пригласим священника, который проведет необходимые обряды, тайно их где-нибудь похороним, а потом взорвем этот замок целиком.

– Священник? Обряды? Вы стали верующим, доктор?

– Не знаю, начал ли я верить в Бога. Зато в дьявола уж точно.

* * *

Они сидели в придорожной корчме, вдали от остальных, будто двое заговорщиков. Дурвиль смотрел на свои руки и молчал. Доктор так же безмолвно пил вино, в которое добавил полтора десятка капель из маленького флакона.

– Вы даже не представляете, о чем просите, сир.

– Не хотите понять?

– Он ничего мне не будет объяснять, доктор. Я это почувствую. Хоть я и принадлежу к числу добропорядочных людей, в его шкуре я не желаю оказаться даже на одно мгновение.

– Значит, вы уже не считаете, что все люди злы? Какая разница – тот или другой?

– Скажем так – моя убежденность, что я уже все повидал, несколько поколебалась. Я верю в то, во что верю, но, доктор, я тоже человек. Вы верите, что прогресс пробудит в людях добро, я – что люди по своей природе злы. И тем не менее оба мы вышли оттуда в ужасе.

– Потому что увидели чистое зло. То, в которое мы якобы оба не верим, только каждый по-своему. Вы в самом деле сможете и дальше приравнять любую человеческую слабость к тому, что увидели сегодня?

– Я увидел только одно: во что не верил до сих пор. Кровь на тех высоких эшафотах. Обреченные стояли там намного дольше, чем в человеческих силах, доктор. Они знали, что смерть принесет им облегчение, и тем не менее продолжали стоять. Без конца.

* * *

Во время монтажа машины собралась такая толпа, что эшафот пришлось окружить жандармами. Дурвиль вместе с Барнабе и Луи могли собрать Луазетту за полчаса. Они работали медленно, методично и тщательно. Клинья попадали, куда нужно, распорки идеально вписывались на свои места. Они установили грузило, подвешенное на двух веревках, Дурвиль лично смазал маслом замки, затем все вместе подняли и поставили стойки высотой в три сажени. На каждое действие толпа реагировала ропотом или возгласами. Когда они открыли ящик и извлекли из стружек треугольное лезвие, покоившееся на обитых сукном держателях, раздались овации.

Дурвиль проверил водяным уровнем, что постамент стоит идеально ровно, и, нахмурившись, велел слегка подкрутить одну сторону машины, затем с помощью строительного отвеса убедился, что столбы стоят идеально прямо. Доска плавно вставала вертикально и опускалась на ложе, попадая точно между стойками. Блоки подставки поднимались и опускались, не заедая.

– У замков морской узел, у рычага двойной, – строго напомнил он Барнабе.

Они поставили первую корзину и сняли крышку.

– Не жалей опилок, – сказал Дурвиль. – Сыпь также вокруг основания. Мы казним целую дюжину. Будет скользко.

Они подготовили остальные корзины и ведра с водой для мытья Луазетты.

А затем несколькими оборотами колеса подняли лезвие на самый верх, пока не послышался двойной щелчок ригелей. Толпа замерла в ожидании. Барнабе проверил и смазал направляющие в полной тишине, нарушаемой лишь карканьем ворон. Он выпрямился, и Дурвиль освободил замки. Лезвие с грохотом устремилось вниз, остановившись на набитых щетиной амортизаторах, покрытых буйволиной кожей.

Все было готово.

Толпа взревела, а Дурвилю показалось, будто он слышит лишь вопль Луазетты: «Я голодна!»

* * *

Зверя из Шаверона держали в отдельной камере в конце коридора. Они шли втроем – Дурвиль, доктор и охранник в короткой суконной куртке, со связкой ключей на поясе.

– Там к нему преподобный кюре зашел. Будто этот дьявол нуждается в последней услуге. Я ему говорил, пусть рядом встанет хотя бы коннетабль с палашом, а он – нет и нет.

Дверь внезапно с грохотом распахнулась, и наружу вывалился кюре, худой старик.

За ним вылетело распятие, ударившись о стену.

– Я же говорил – не возлагай на то надежды, ибо оно слишком молодо! – крикнул кто-то из камеры.

Схватившись за голову, кюре двинулся вперед, пошатываясь, будто пьяный или побитый. С его губ срывались лишь глухие протяжные рыдания. На лежащий на полу крест он даже не взглянул.

– Запомни – Санграаль! Святая кровь! – кричал де Шаверон.

– Негоже ведь так, – пробормотал охранник, поднимая крест, но преподобного в коридоре уже не было. – Пресвятая дева! – простонал он. – Да кюре весь поседел. В один миг.

– Может, вам все же не стоит входить? – заметил Лакруа.

– Ничего не поделаешь. Теперь мне уже самому любопытно.

– Если что, стучите в дверь. Будем ждать. – Врач достал пистолет и проверил заряд.

За Дурвилем закрылась дверь.

Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел сидевшего на полу мужчину, руки которого сковала прикрепленная к стене цепь. Подробностей видно не было – лишь темное пятно и светящиеся как у кота глаза.