Таксидермист

– Господин барон играл тут в некую секту, – сказал врач. – Кровавые жертвы, оскверненное распятие, знаки. Поклонники адского пламени и прочая чушь. Я много раз сталкивался с подобным, но по большей части речь шла лишь о глупой забаве, поводе для разнузданной оргии. Здесь, однако, было по-другому. И господин баронет, похоже, развлекался один. Прошу вас, пройдемте дальше. Я не это хотел вам показать.

Он поднял свечу и двинулся в глубь помещения, стуча каблуками. Дурвиль пошел за ним.

– У него были обширные интересы, – язвительно заметил врач. – Не только «религия», но также и «искусство». Взгляните. Вот Мадонна с младенцем, но грудь матери вскрыта и она кормит собственным сердцем, видите? Прекрасная метафора материнства. Вот, как я понимаю, апофеоз девичьей невинности. Довольно-таки непристойно, учитывая, где он поместил челюсти с зубами. А это сельская пастушка. Есть и Афина, и крылатая Ника. Прошу обратить внимание на крылья. Они сделаны из легочной ткани. Изобретательно, не так ли? Тут их намного больше. Как в Лувре.

Дурвилю сперва показалось, будто он действительно видит перед собой скульптуры. Он осторожно постучал по одному из мнимых изваяний.

– Не знаю точно, как он это делал, – продолжал доктор. – Тут какие-то ванны, видите? Внутри, в тех стеклянных баллонах, нечто прозрачное, как вода, но оно застывает будто смола. Он вымачивал трупы, потом придавал им форму, резал, сшивал, извлекал органы. А эта его стеклянная вода постепенно застывала, и возникали скульптуры. Если бы подобное изобрел некто, кому не чужд гуманизм, оно могло бы оказаться весьма полезным. Его можно было бы использовать для естественно-научных или медицинских исследований. Можно было бы консервировать образцы. Но эта тайна погибнет вместе с ним. Я к этому даже не притронусь.

Дурвиль молча смотрел на двенадцатилетнюю пастушку, закутанную в пеплум и держащую на ладони собственные глаза, и чувствовал, как у него невольно сжимаются зубы.

– А теперь «наука», – сухо сообщил Лакруа. – Для меня это оказалось больнее всего. Религиозный человек воспримет подобное как издевательство над его собственными чувствами и верой. Художник – над собственным искусством. Вы же, мэтр, найдете здесь собственное ремесло, превращенное в жестокую игрушку. Я лично увидел насмешку над ученостью.

Толкнув большие, покрытые резьбой двери, он вошел в очередное помещение, а затем прошел вдоль стен, зажигая свечи.

– Он исследовал человеческую природу, – сказал врач. – Со знанием дела. При помощи экспериментов. Он вел записи, хотя я их пока что внимательно не читал. И так уже с тех пор, когда я вошел сюда в первый раз, мне приходится ежедневно принимать сорок капель опиумной настойки. То, что вы здесь видите, – научные препараты. Каталогизированные, описанные и законсервированные в склянках. Я держу в таких лягушек и ящериц, он же держал детей. Вот здесь глаза. А в этих витринах вовсе не бабочки. Это уши. Он искал закономерности, будто классифицируя виды. Впрочем, все это мелочи. Однако назначение этих устройств мне непонятно. Подозреваю, что вы сумеете объяснить.

Дурвиль разглядывал машины, обходя помещение. Иногда шевелил тот или иной рычаг, глядя на веревки и блоки под потолком.

– Пропадали только девушки и дети?

– Нет. Иногда молодые матери, даже с несколькими детьми, братья и сестры, как-то раз парень с девушкой, четверо мужчин в расцвете сил, дважды вместе с детьми. Бывало, что пропадали и старухи.

– Видите это устройство? Это виселица с двумя перекладинами, довольно садистская, судя по узлу на веревке. К тому же люк открывается медленно. Она не сворачивает шею, а душит. Но не в том дело. В этой клетке он мог запереть мать, а на эшафот ставил ее детей. Видите тот рычаг? Либо один люк, либо другой, либо оба. Он приказывал ей выбирать, кто из детей погибнет, а кто, возможно, уцелеет. Ждать она не могла, поскольку здесь пересыпался песок. Когда он заканчивался, открывались оба люка. Она могла заблокировать только один. Или – взгляните, как высоко находится петля. Сюда ставили человека, а на его плечах второго. Когда первый падал или просто шевелился, второй, наверняка его близкий, которого он держал на плечах, повисал в петле. А не пошевелиться рано или поздно бедняга не мог, поскольку стоял вот на этих шипах. Как вы сказали, злодей исследовал человеческую природу. Характер и силу чувств – любви, преданности. Классика. Объяснить? Вот, к примеру, «журавль». Обычные колодки и кандалы, но стоит заковать в них человека, и он вскоре начнет страдать страшными судорогами мышц. А это испанский сапог, но очень маленький. И все эти клетки. Они стоят тут для того, чтобы жертвам приходилось смотреть на мучения своих близких.

– Он занимался также вивисекцией, – сказал Лакруа. – И все записывал. Натуралист. Я видел более чем достаточно.

– Что вы станете со всем этим делать?