Таксидермист

Спасенных было девять. Их посадили на решетчатой передней палубе, вокруг зенитной пушки. Рейнхардт приказал достать для них одеяла и подать горячий чай. Он не знал, как себя вести, бродя среди новых пассажиров и глядя на их осунувшиеся лица, слипшиеся от нефти волосы, потрескавшиеся от соли и покрытые струпьями губы. Прежде обер-лейтенант предпочитал придерживаться мнения, что сражается с кораблями. С большими, движущимися на горизонте левиафанами со шкурой из клепаной стали. При виде дрожащих спасенных ему становилось не по себе. Он с легкостью мог разделить их судьбу, а потом дрейфовать по океану и медленно умирать день за днем, вися над бездной в полусгнивших пробковых жилетах. Рейнхардт не мог даже посмотреть им в глаза.

– What ship?[27] – спросил он наконец. Ответа не последовало. Все лишь смотрели на него большими, будто у косули, глазами.

– «Милхэвен Леди», сэр! – наконец неохотно отозвался кто-то.

– Не могут же они так лежать на палубе, – сказал Рейнхардт. – Нам придется погрузиться.

– Они поплывут в торпедном отсеке, на са́мом носу, – сообщил Фордингер. – Мы немного потеснимся и несколько дней потерпим.

«Почему несколько дней? – подумал Рейнхардт. – Что будет через несколько дней?»

Открыли артиллерийский люк, и двое четверняшек в касках загнали спасенных под палубу.

– Как далеко еще до цели, господин Рейнхардт? – спросил Фордингер.

– Недалеко, – ответил он. – Если вы имеете в виду те координаты к северу от Исландии.

– А когда будет осеннее равноденствие, знаете?

– Равноденствие? Через два дня.

– Так вот, постарайтесь, чтобы мы добрались туда раньше.

* * *

– Слышали когда-нибудь про нечто под названием «Общество Туле»? – вполголоса спросил Рейнхардт, нарезая хлеб.

Стармех покачал головой:

– У меня это ассоциируется с каким-то гимнастическим клубом.

– Я слышал, – заявил второй помощник. – Моя тетка – оккультистка. Полностью чокнутая. Она покупала всякие брошюры – орден германцев, орден новых тамплиеров, «Хаммербунд» и прочее дерьмо. Кажется, там было что-то об этом обществе Туле. Какая-то арийская мистика. Вотан, германские мифы и так далее. У нее по всему дому эта хрень валялась. Кто-то мне говорил, будто наш великий вождь особенно этим интересуется. – Он понизил голос до шепота: – Будто это должно стать новой религией Тысячелетнего рейха. Якобы каждое наступление планируют маги и гадалки…

– Тихо, тихо, – пробормотал Рейнхардт. – Иначе вы беду нам накличете. Про это мы все уже слышали. Впрочем, я бы сказал, что это вполне заметно по тому стратегическому гению, который нам тут демонстрируют.

Затрещал громкоговоритель, и из него поплыли знакомые до отвращения звуки Вагнера.

– Если они еще раз заведут эту пластинку, я начну молиться о глубинной бомбе прямо в рубку, – заявил стармех.

– Все лучше, чем пение этой стервы.

– Не думал, что стану скучать по маршам, которые крутил Старик.

– Через два дня мы встанем посреди Северного моря, в точке с координатами, которые нам показали. Интересно, что дальше. Они собрались там высадиться?

– Они погрузили четыре резиновые лодки. Большие. Может, и высадятся.

– И поплывут на веслах к полюсу?

* * *

– Мы в указанном вами месте, – сказал Рейнхардт.

– Превосходно. Когда равноденствие?

– Сегодня.

– Прекрасно. Всплывайте и выключите двигатели. – Фордингер полез в свой кожаный мешочек, извлек пять камней и положил их на карту. – Превосходно… Если бы вы только могли осознать всю значимость ситуации! Вскоре мы выиграем войну, господин Рейнхардт. Ваш корабль и мы. Не самолеты этого толстого шута, не Гиммлер, не танки дивизии «Великая Германия». Никакое не «вундерваффе». Только мы, при небольшом участии с вашей стороны. В данный момент творится история.

Он выглядел взволнованным, голос его срывался, руки тряслись. Похлопав офицера по плечу, Фордингер вошел на центральный пост.

То же самое он сообщил через радиоузел, но еще в более помпезном тоне. Мотористы, унтер-офицеры, матросы с центрального поста и артиллеристы застыли в своих драных майках или невероятных свитерах, почесывая голову или держа в руке замасленные карты, и тупо таращились в сетки громкоговорителей. Речь завершилась призывом к команде произнести трехкратное «Хайль!», а затем Ева Левенганг начала петь.

Рейнхардт поморщился, будто у него разболелся зуб, и терпеливо дождался почти до конца, прежде чем переключить микрофон.

«То было самое ошеломленное „хайль!“, какое я когда-либо слышал за всю жизнь», – подумал он.

– Продуть балласт, – сухо объявил он. – Всплываем.

– Пусть никто не выходит на мостик, – потребовал Висманн. – Только мы, капитан Риттер и вы.

С хлопком, напоминавшим пробку от шампанского, открылся люк, по лодке пронеслось дуновение воздуха, и давление выровнялось. Рейнхардт не спеша вышел на мостик и закурил трубку. Волнение на море слегка усилилось, дул резкий ветер. Туман осел, но вокруг все еще было серо. Заметно похолодало.

Дрейфующая субмарина неприятно накренилась, а затем начала разворачиваться по ветру. Волны ударялись о рубку, с грохотом обрушиваясь на нижнюю палубу.