…Так навсегда!

Сидели тогда на уроке труда в мастерской. А мастерская у нас знатная! Лучшая в районе, хоть в чем-то мы лучшие! Наставник Александр Васильевич – золотые руки! Все механизировано и электрифицировано по последнему слову и писку. Вопрос по технике безопасности или строению токарного станка – не он сам тебе задает, а вспыхивает на экране; и ты не бормочешь нечто в ответ, а тычешь палочкой, выбирая рабочую версию, и тут же загорается: «Ответ неправильный!» И воет звуковая сирена: «Возьми дневник!!!» Поговаривают, правда, что в тройке Петра и Бориса Михайловичей Александр как раз третий – вернее, даже не третий, а первый… ну, так это у нас зачастую очень крепко взаимосвязано. Трудоголик, одним словом.

Причем именно что сидели. Потому что Александр врубил нам радиотрансляцию со съезда КПСС и велел слушать. Мы и слушаем. И хотя Генеральный секретарь говорит мудро, но только больно долго и непонятно. Мы начали болтать и шуметь. Лучше уж напильником доводить до зеркального блеска петли для шкафа, чем так сидеть.

– Да заткнитесь вы! – взвился наставник. – Слушайте! Идиоты – вам же потом жить!!!

Что характерно – прав он оказался на все сто процентов. «Ответ верный…»

Майским вечером я изучал телепрограмму на предмет трансляций следующей недели. Изучал без особого энтузиазма: футбольный «Спартак» в ту весну вслед за своим хоккейным братом ступил на скользкую и извилистую тропу поиска своего нового «Я». Замелькали в составе незнакомые, непривычные уху имена. А привычные сызмальства, напротив, обнаружились вдруг в составах иных коллективов физической культуры. Одно из этих имен, белокурый Сергей Шавло, оказавшись в стане «Торпедо», даже отцепил «признанно кубковую команду» от очередного Кубка, забив нам гол в четвертьфинале. Да и в чемпионате поражения следовали одно за другим… так что поиски шли с переменным, мягко говоря, успехом. В приступе пессимизма я зачем-то залез в раздел радиопередач, ознакомился с анонсом «Театра у микрофона», и вдруг, внизу, в самом уголке… И ВДРУГ!

«Песни Владимира Высоцкого. Передачу ведет поэт Роберт Рождественский. Воскресенье, 18 мая, 19.10».

Я обомлел. Нет, этого не может быть. Ну, потому что не может быть никогда. Перечитал еще раз, может, другой какой Владимир или другой Высоцкий, а я просто вижу то, что хочется увидеть, – нет, вроде сходится. На всякий случай даже потер пальцем текст, как на билетике моментальной лотереи: вдруг этот скрошится, а под ним – «Без выигрыша». Но нет, не стерлось. А сегодня – четверг. Десять дней до следующего воскресенья… целых десять дней! В детстве и один-то день может обернуться вечностью, а уж десять…

Но они кое-как потянулись – один, второй. На третий день выпал «открытый ковер», как потом выяснилось, мой последний. В апреле Алексей Морковский сломал руку, я остался без стабильной пары, и результаты не то чтоб покатились вниз, но перестали расти. И ответственный старт должен был расставить некие точки… Перед решающими схватками в зале погас свет, и их перенесли на следующий день… Четвертый… многие не приехали, и я без борьбы прошел в полуфинал, где с треском (причем натуральным треском костей!) проиграл какому-то чуть ли не бородатому горячему джигиту… Но на пятый день, потупив взор, доложил Дмитрию Владимировичу кратко, что, дескать – есть Полуфинал!

– Молодец, – похвалил он меня. – Там же очень сильный был состав, из Майкопа даже приезжали! Ведь можешь, когда захочешь!

На шестой день подробности вскрылись, и маэстро погрустнел:

– Зачем не сказал, что без борьбы?! Я же вижу, что не прогрессируешь! Работаешь спустя рукава!

Но мне было все равно. Я в некотором роде незаметно утратил тягу к доказыванию своей правоты силовыми методами. Осенью врач на диспансеризации, усмотрев в моем позвоночнике ненужное искривление, решительно посоветует заняться чем-то более воздушным, и мы с Дмитрием Владимировичем расстанемся друзьями.

На седьмой день я купил чистую кассету и приступил к ходовым испытаниям. Подключил шнур к радиоприемнику, два раза записал какую-то ерунду. Все работало идеально.

На самом деле в глубине души я был согласен с Олегом Юрьевичем, что поэта Роберта Рождественского в лучшем случае посадят. В худшем – расстреляют. Ну, может, и не расстреляют и не посадят, но никакой передачи, конечно же, не будет.